связывающих груз веревок, придирчиво осматривал новые нарты и все время застенчиво улыбался и грустно посматривал на белеющие вдалеке Маяканские горы.
С первых же дней охоты Николка убедился в превосходстве Кодарчана. Недаром Кодарчан считался лучшим бельчатником района. Николка старался изо всех сил: пораньше уходил на промысел, поздно возвращался в палатку, но все было тщетно — Кодарчан с завидным постоянством приносил на три-четыре белки больше. Вначале Николка остро переживал свое поражение, но вскоре утешился мыслью, что проигрывает самому лучшему охотнику в районе.
Кодарчан, так же как и Аханя, обдирал белку очень быстро и ловко, но делал это еще чище, аккуратней, на его шкурках почти не было кровоподтеков, стрелял он белку точно в голову.
Одно Николку не устраивало в Кодарчане — был тот чрезвычайно неразговорчив. Николка был наслышан об этом от пастухов, но не думал, что придется это испытать на себе.
Рубил ли дрова Кодарчан, стряпал ли лепешки, обдирал ли перед свечкой белку, продолговатое лицо его с лохматыми, точно приклеенными бровями всегда было одинаково сосредоточенно, словно он делал бог весть какую важную работу. Когда Кодарчан удивлялся, брови его изгибались кверху, когда хмурился — они сползались к переносью, но чаще они изгибались кверху, и выражение лица становилось по-детски восторженным, наивным. Скоро по положению бровей Кодарчана Николка довольно точно научился определять его настроение.
За весь вечер Кодарчан мог не вымолвить и десяти слов, зато слушал всегда с поразительным, неустанным вниманием, то и дело подбадривая отрывистым возгласом: «Гэ! Гэ! Гэ!», означающим еще и полное согласие с рассказчиком.
Кодарчан нигде подолгу не задерживался: если приносил в день менее пяти белок — немедленно откочевывал, а затем и вовсе заторопился, останавливаясь лишь в тех местах, где можно было добыть не менее десятка в день.
— Надо быстрей ходить на Буюнду, — объяснил он однажды свое нетерпение. — Старики говорят: на Буюнде всегда много белки бывает — тридцать — сорок штук за один день убивали. Придем на Баюнду — три плана выполним.
Чем выше охотники поднимались по реке, тем суровее становился пейзаж: крутые голые сопки беспорядочно громоздились вокруг, уходя во все стороны до самого горизонта. Всякий раз, глядя на них, на эти белые каменные твердыни, Николка удивленно думал: «Как же смогла река пробуравить эти каменные горы и выйти к морю?»
Около устьев речек, впадающих в Яму, пойма реки широко раздвигала горы, образуя обширные, заросшие лесом котловины.
Вскоре впереди забелела марь, за ней темной стеной чернел лес, а дальше тянулось в горы извилистое ущелье, куда и держал направление Кодарчан.
То и дело путь каравану преграждали заломы из лиственниц и тополей, нанесенных в русло речушки весенним половодьем откуда-то сверху, и, если нельзя было обойти их стороной, приходилось пропиливать в заломах проходы. Все это время Кодарчан ни словом не обмолвился о причине столь резкого изменения курса, но Николка и сам уже догадывался, что свернули они на ту самую речку, в вершине которой желанный Буюндинский перевал.
Долина раздвинулась — все чаще стали попадаться на пути небольшие участки угнетенного лиственничника, и наконец показался настоящий дремучий лес, в котором виднелись огромные, в два обхвата толщиной, тополя. Кодарчан решительно повел караван к левому краю леса.
Подойдя к лесу вплотную, охотники увидели на невысокой, заросшей молодым лиственничником террасе старую дюхчу. Жерди, приставленные к треноге, служившей некогда остовом для чума, потемнели и потрескались от времени, но все еще были пригодны для дела.
— Табор будем делать, — удовлетворенно сказал Кодарчан и принялся распрягать оленей.
И по тому, каким тоном он это сказал, и по выражению его лица Николка сделал вывод: эта дюхча не явилась для Кодарчана неожиданным открытием, пришел он к ней по указанию Ахани.
Через три дня, как и предсказывал Аханя, охотники увидели, что речка раздвоилась на два ключа. Здесь, на стрелке отрога, на большой высоте громоздились скалы-останцы, похожие на причудливые старинные развалившиеся крепости и замки, некоторые из скал своими очертаниями напоминали каких-то допотопных чудовищ.
— Немножко постоим тут, однако, — сказал Кодарчан. — Аханя говорил: тут в сопках много баранов. Кушать нечего, зима долгая, надо трех баранов убить. Белки тоже много, немножко белки постреляем, потом дальше пойдем, на Буюнде белки еще больше. Хорошо, однако, поохотимся нынче! Фартовый ты, наверно, Николка! Молодец! — Сказав сразу так много слов, Кодарчан, как бы сам себе удивившись, покачал головой и смолк и уже более в этот вечер не проронил ни слова.
Охота в гольцах оказалась удачной: охотники убили двух баранов. Но к утру следующего дня у Николки вдруг резко поднялась температура, и он слег. Болела голова, душил кашель.
Кодарчан поднялся на склон ближайшей сопки и набрал там брусничного листа.
— Завари с чаем листы, много пей — болезнь уйдет, — сказал он приунывшему Николке.
И то ли брусничный лист помог, то ли молодой организм справился с болезнью, но болезнь ушла. Через три дня Николка смог кочевать.
Несмотря на то что охотники большую часть продуктов оставили на дюхче, караван продвигался вперед крайне медленно — мешал глубокий снег.
Вершина перевала, на которую охотники поднялись, представляла собой ровное продолговатое плато с редкими, корявыми, низкорослыми лиственницами.
Вскоре Николка подметил, что, чем ближе они подходят к центру перевала, тем мельче и зернистей снег.
Внезапно ветер, обжигавший лицо, прекратился. Охотники остановились, недоуменно осматриваясь по сторонам, прислушиваясь. От необычной тишины звенело в ушах. Только что был ветер, но он пропал, и вдруг звенящая тишина… Тревожно оглянувшись назад, Николка увидел невдалеке раскачивающуюся от ветра молодую лиственницу, вершина другого дерева тоже раскачивалась… Там, сзади, в какой-нибудь сотне метров от охотников, ветер раскачивал деревья, здесь была звенящая морозная тишина, на ветках деревьев неподвижно лежала пухлая снежная кухта. «Мы пришли к тому месту, где рождается ветер», — догадался Николка.
Подивившись такому природному контрасту, охотники двинулись дальше. С каждым новым шагом все сильней ощущался мороз, холодный воздух обжигал ноздри. Пришлось до глаз укутать лица шарфами, от дыхания шарфы моментально покрылись инеем. Ну и холодище! Охотники прибавили шагу, олени послушно семенили следом, им, верно, тоже буюндинская земля показалась непривычно студеной.
Впереди, точно плохо выбеленный забор, показалась долгожданная Буюндинская тайга. Перед тем как войти в этот укутанный снежной навесью лес, Николка оглянулся назад: через все плато над нартовым следом, в точности повторяя все его извивы, прозрачной розовой лентой неподвижно стоял туман. «Ох ты, черт! Это же олени надышали…»
К полудню охотники внезапно вышли на лесоразработки. Вырубленный лес был аккуратно соштабелеван, на всех штабелях толстым слоем лежал никем не потревоженный снег. Видно, лесорубы ушли отсюда еще в начале зимы — ни следочка не было вокруг. За штабелями леса открылся аккуратный голубой вагончик на металлических санях.
Охотники вошли в вагончик. У окна дощатый стол, покрытый чистой плотной бумагой, напротив стола у глухой стены — дощатые голые нары на пять-шесть человек, сбоку от нар, в углу, — три тумбочки и массивная доска-вешалка с вколоченными в нее гвоздями вместо крючков, справа от двери на высоком кирпичном постаменте — круглая чугунная печь. Всюду на полу разбросаны клочья газет, окурки, связки пустых катушек из-под ниток, бутылочки из-под лекарств, разный мусор.
— Однако эти люди с Атки приходили, — сказал Кодарчан.
— Почему ты так решил?
— Другого поселка ближе нет.
— А до Атки сколько километров?
— Старики говорят: за два дня дойти можно.
