— Да, дядя Ваня, славно мы с вами поработали! Славно!
В этот день пастухи впервые за все время позволили себе прийти в палатку задолго до сумерек — накопилось много дел по хозяйству: надо и ужин сварить, и лепешек напечь, и запастись дровами, прохудившаяся обувь требовала срочного ремонта, да мало ли что еще нужно сделать пастуху — то камус на лыжах отклеился, то карабин необходимо почистить, то топор подточить.
Два дня пастухи, не подходя к стаду, наблюдали за ним лишь издали.
— Чего их тревожить? — рассуждали они. — Пускай малость пообвыкнутся, да и мы хоть немного отдышимся — имеем на это право, ноги точно ватные, и в теле такая страшная лень, ну прямо сладу нет.
На третий день такой пастьбы увидели пастухи на Пронькинском перевале в лучах восходящего солнца розовую ниточку оленьих следов. Сомнений не было — часть оленей ушла через перевал к лиману. Надо было срочно догнать их, иначе они уйдут через Исыгчан к речке Перевалочной и, переправившись через нее, затеряются в таежных просторах.
Проклиная себя за беспечность, пастухи, прихватив топор и немного еды, пустились в погоню за беглецами.
Шли быстро, иногда переходя на бег. Настигли беглецов лишь на закате солнца — они мирно паслись на берегу лимана у подножия горы Колокольня.
Пора было думать о ночлеге. Холодный ветер яростно трепал ветви стланика, ночевка у костра на склоне горы не обещала быть уютной. Гораздо целесообразней было спуститься на берег лимана, разжечь из плавника где-нибудь в затишье большой костер, возле него и ночевать. Николка уже и место стал присматривать, где лучше костер на берегу разжечь, но Табаков неожиданно предложил:
— А что, Николка, не махнуть ли нам на мыс к зверобоям-осеновщикам? Лишних четыре километра пройдем, зато в тепле переночуем, новости узнаем.
— Оно бы ничего, но вдруг там никого не окажется?
— В это время там всегда осеновщики промышляют, для зверофермы нерпу бьют. А если не будет их, там крыша над головой и печка есть.
Пока спускались через стланик к подножию, солнце кануло. Смерклось. Из-за горы величаво выплыл ущербный месяц. Пастухи устало брели вдоль берега лимана. Под ногами тяжко похрустывала подмерзшая галька. Перед Николкиными глазами ритмично покачивалась темная спина Табакова, справа нежно голубела спящая под лунным светом тундра, слева глянцево чернел лиман, и Николке казалось, что перед ним вовсе и не спина Табакова, а некий живой столб, разделивший землю на черное и голубое.
Время от времени слышал он тревожный хохот куропаток, краем глаза увидел беззвучно, как тень, пролетевшую над тундрой полярную сову — она-то и тревожила куропаток.
Вскоре запахло дымом. Николка повеселел, зашагал бодрее, прибавил шагу и Табаков. Наконец в лунном неверном свете четко обозначился темный треугольник юрты с белой струйкой дыма над макушкой. Для утомленного дальней дорогой путника нет слаще и желанней запаха, чем запах дыма из печной трубы.
Злобным лаем встретили пастухов привязанные поодаль юрты ездовые собаки. Выскочивший из юрты человек тотчас узнал Табакова, удивленно вскричал:
— Табаков! Иван! Здорово, паря! Вот легок на помине! Ну проходи в юрту, рассказывай, черт длинноногий, чего гуляешь по ночам? А это кто еще с тобой? Не пойму никак… Ну чего там отряхиваетесь? Проходите!
Вскоре пастухи, размякнув, блаженно расслабившись в тепле, смачно тянули из кружек крепкий горячий чай, заедая его белым хлебом и кусочками мерзлого сливочного масла. Зверобои — в одинаковых серых свитерах, смуглые, черноволосые камчадалы — степенно, не перебивая друг друга, отвечали на вопросы Табакова.
— Как осеновка нынче, Кузьма Иванович? — обратился Табаков к пожилому кряжистому охотнику.
Кузьма Иванович, бережно уложив на дощатый стол мощные, узловатые руки, неторопливо, растягивая гласные, ответил:
— Неважно, паря, неважно. Как пошла шуга, так и отошла нерпа от берега. С лодки бьем. За двадцать дней сорок штук всего добыли. Вчера, правда, малость пофартило, хо-орошую пластинку Бобков узрел — по самой борозде, паря, плывет, а зверя на ней черно! Рядками, рядками лежат, будто кто специально их разложил для нас. Ну, подплыли шепотком, восемь штук добыли. Пока тралевали их к берегу, отлив угнал пластину обратно в море. Так вот и охотимся, паря, — охотник сокрушенно вздохнул, — то пурга, то ветер, то шуга — сидим чаи гоняем. У Ефрюшина на Отрезанной получше дела идут — они уже двести голов отстреляли. Ну, а ты-то как в новой должности? Поди, всех оленей растеряли? Даве ребята против Колокольни вроде оленей видали. Ваши, наверно?
— Наши, наши, черт их возьми! — помрачнел лицом Табаков и даже рукой взмахнул, словно муху отгонял. — Удрали вчера с Пронькина, вот и пришлось в гости к вам прийти.
— Во-он что, а мы посчитали, беспризорные они, — с некоторым даже разочарованием сказал Кузьма Иванович, качая головой и спохватился: — Да, у нас вчера катер был. Велели передать вам, что оленей своих вы должны передать Слепцову, в Шкиперовское стадо. Его пастухи к вам сами придут. Мы собирались Виктора к вам с этим известием посылать.
— А ты, Иван, вроде бы еще тощее стал, подрос, что ли? — оглядев Табакова, насмешливо заметил розовощекий и толстый, как бочонок, охотник. — Видно, несладко мясцо оленье, а? Пошто истощал?
— А ты ищешь способ похудеть? Айда завтра с нами, через две недели твое пузо гармошкой сморщится — для беременных мужиков там самый лучший курорт-профилакторий, без всякого хирургического вмешательства от пуза избавишься. Не веришь? Ну скажи тогда: видал ты когда-нибудь пастуха пузатого? То-то и оно, что таких нет.
Николка оглядел юрту. Она была сделана из вертикально с наклоном внутрь поставленных плах, опирающихся верхними концами на бревенчатую раму-обвязку, выше которой покоилась вторая рама поменьше, над ней — третья, еще меньше, таким образом получался четырехугольный конус, в который была выведена жестяная дымоходная труба. Снаружи юрта была обита рубероидом. Печь стояла в центре юрты на высоком срубе, засыпанном внутри камнями. По сравнению с палаткой в юрте было гораздо уютней. На краю стола лежала кипа журналов «Вокруг света». Николка с интересом принялся листать их, одновременно прислушиваясь и к разговору охотников…
Утро выдалось ясным — с морозцем. В свинцовой воде лимана, кое-где тронутой белой кипенью приплывших с моря льдов, отражалось малиновое солнце. Заря полыхала в полнеба, будто там, за горизонтом, горела земля. Гора Колокольня, освещенная еще холодным, не набравшим силу светом, возвышалась над лиманом золотистым церковным куполом, и над ней вместо креста причудливо распласталось тонкое розовое облачко.
Зловеще красив был восход, и такая напряженная стояла вокруг тишина, что даже собаки тревожно принюхивались, растерянно озираясь, и тихонько поскуливали.
— Вы, ребята, погодили бы идти на Пронькино, — сказал за завтраком Кузьма Иванович. — Поживите у нас день-другой, больно уж солнышко с утра разъярилось, красой взялось — не к доброй погоде краса такая. Уж сколько раз я подмечал.
— Нет, Кузьма Иванович, нельзя нам, — качнул головой Табаков.
— Нельзя, — подтвердил Николка.
— Чего уж там нельзя, — возразил Кузьма Иванович. — Все можно. Кто вас гонит? А если пурга в тундре застигнет? Поморозитесь, чего доброго.
— А и правда, братуха! — стал уговаривать Табакова тот охотник, который вчера первым увидел гостей. Его тоже звали Иваном, и был он из всех троих самым молодым, самым тощим и самым шумным. — Чего ты попрешься за перевал? С часу на час пурга грянет — правду старик говорит. Оставайтесь! У нас тут тепло, светло и, как говорится, мухи не кусают. Вечером в картишки поиграем, а?
— Оставайся, оставайся, Иван, — закивал и Бобков, не выпускавший свою трубочку из рук даже во время еды. — С пургой шутки плохи, сам знаешь, а здесь тепло. Может, и катер сегодня опять подойдет… — многозначительно заключил он.
Табаков неуверенно пожал плечами, вопросительно взглянул на Николку.
