Тот, что-то пренебрежительно пробормотав, продолжал стоять не двигаясь.
— Сбрось котомку! — властно прикрикнул Павел.
Медведь высунул из дупла лоб и уши.
Николай послушно сбросил котомку.
— Заряди патрон в ствол, — тихо приказал Павел, медленно поднося карабин к плечу и ожидая момента, когда медведь высунет голову полностью...
Лошкарев продолжал держать карабин у плеча, выцеливая зверя.
Павел хорошо помнил, что в Николаевом карабине только четыре патрона, сидящих в магазинной коробке.
— Загони патрон в ствол, черт тебя подери! — настойчиво и зло повторил он.
— Да пошел ты!.. — огрызнулся Николай.
Но в этот миг медведь с неуловимой быстротой, как тень, выскочил из берлоги и, развернувшись грудью, прыжками ринулся на охотников.
Павел, точно слившись с карабином, поймал черную звериную грудь на мушку и нажал спуск. От выстрела медведь только чуть дрогнул, но продолжал стремительно накатываться, расти. Павел, как можно спокойней, передернул затвор и вновь, уже почти не целясь, выстрелил в черную косматую грудь, краем сознания досадуя и недоумевая, что не слышит выстрелов Николая. От второго выстрела зверь, словно бы споткнувшись, присел, рявкнул холодящим спину, утробным рыком, поднялся на дыбы во весь свой громадный рост, с ревом затряс, замахал косматыми лапами и, склонив низко голову, прижав уши, изготовился ринуться в последний, решающий, бросок... Но Павел успел поймать на мушку широкий медвежий лоб и выстрелить в него. Медведь замер на мгновение и рухнул в снег к ногам отпрянувшего Павла. Передернув затвор и дослав в ствол последний, четвертый патрон, не спуская глаз с темной, неподвижной туши, Павел услышал где-то справа возглас Савелия:
— Молодец, Николай, прямо в лоб ему попал!
«Странно, разве это Николай убил? Почему же выстрелов не слышал я?» — с недоумением думал Павел.
Медведь не шевелился: из оскаленной пасти его огненным язычком вытекала на снег кровь. Уши зверя не были прижаты и стояли торчком — значит, зверь убит. У раненного затаившегося зверя уши обязательно прижаты. Но все же, продолжая держать карабин наизготовку, Павел оглянулся на Николая.
Он стоял все на том же месте и с остервенением пытался выковырнуть ножом вставший поперек магазинной коробки и смятый затвором патрон. Вероятно, дернув назад затвор и не дав патрону полностью выйти из магазина на подачу, Николай резко подал затвор вперед, смяв патрон, и заклинил его.
Измерив Николая презрительным взглядом, Павел подошел к медведю сбоку, толкнул его ногой в спину. Медвежья туша послушно колыхнулась.
— Молодец, Николай, — подойдя к сыну, радостно проговорил Савелий, сбрасывая котомку и отпуская с поводка хрипящего, рвущегося к медведю Амура. — Гляжу — на дыбы поднялся, а ты его — прямо в лоб, инда голова у него дернулась!..
Николай, не поднимая головы, продолжал выковыривать патрон.
— Ловко, ловко ты его, сынок, в лобешник угодил. Упал как срезанный!
— Да я, батя, не стрелял! Не стрелял я! — раздраженно выкрикнул Николай, стуча рукояткой ножа по патроннику.
— Как же не стрелял? А в лоб его...
— Ну не стрелял, тебе говорят! Не стрелял! Патрон, видишь, заклинило у меня в магазинной коробке! — Он проговорил это с таким искренним отчаянием, что Павлу стало жаль его.
— Ты его, Николай, шомполом, попробуй отковырнуть, — посоветовал он. — Шомпол открути.
Николай послушно открутил шомпол, выковырнул измятый патрон, внимательно осмотрел его и зло швырнул под ноги.
— На хорошем месте медведя убили, — сказал Савелий смущенно и виновато посматривая на сконфуженного Николая. — Прям на волоке, шкуру и сало легко потом вынести на лесовозную дорогу, всего часа полтора шли, кажись, ну, с грузом — два пускай.
— Надо еще посмотреть, жирный ли медведь, — усмехнулся в бороду Евтей, одобрительно подмигнув Павлу.
— Ну дак чо, мешкать не будем, давайте-ка быстренько освежуем его. — И, первым подойдя к медведю, отогнав рвущих его и рычащих друг на друга собак, Савелий вынул из чехла нож, воткнул его в снег рядом с окровавленной головой зверя и, схватив его за переднюю лапу, попытался, как рычагом, перевернуть на спину, но слишком велик был зверь, не переворачивался, лишь колыхалась его косматая туша. — Ну, чо стоите-то? Рты раззявили! — рассердился Савелий, не выпуская медвежьей лапы. — Стоят, любуются. Ишшо постель тут постелите и лежа понаблюдайте!
— Чего ты взъярился? Стоял, стоял и вдруг как с цепи сорвался... — проворчал Евтей, но заспешил брату на помощь.
Вчетвером медведя легко перевернули на спину и принялись снимать с него шкуру.
Павел знал, что по таежному этикету на совместной охоте шкура зверя всегда отдавалась тому стрелку, чей выстрел был решающим, остальное делилось между всеми участниками охоты, даже и теми, кто вовсе не стрелял, но был в компании. «Хорошая шкура, — удовлетворенно думал он. — Черная с проседью — редко такой медведь попадается. Подарю эту шкуру Юрченко. Хороший мужик, памятник отцу сварил и оградку, а деньги отказался взять». Ломал Павел голову, чем бы отблагодарить его, а вот и представился случай.
— Ты, дядюшка, осторожней ножом работай, — недовольно сказал Николай. — Я смотрю, в трех местах уже мездру продырявил.
— Ну дак и чо? — продолжая быстро орудовать ножом и не поднимая головы, спросил Евтей. — Подумаешь, две махонькие дырки, чай не сапоги хромовы шить будут из этой шкуры.
— Сапоги не сапоги, а все-таки ни к чему лишние дырки. Директор мой такой привереда... В прошлом году достал ему великолепную рысью шкуру, выделанная уже была, отмятая, но в двух местах зашита — собаки порвали, когда еще живая была, да еще от картечин несколько дырочек на шее, так он и то недовольно поморщился, когда разглядывал ее.
— Так, стало быть, эта шкура тоже ему предназначена?
— А то кому же, дядюшка? Ты как только что родился! Ты думаешь, он мне отпуск дает без содержания — за красивые глазки? Как бы не так! Из каждой поездки привожу ему то шкурки на шапку и на воротник, то рога изюбриные, то еще чего-нибудь.
— Ну, понятно, понятно, племяш, — перебил Евтей усмехаясь. — Дело житейское, чего там юлить... Слышь, Павелко, а Павелко! — Евтей взглянул на Павла испытующе и с доброй затаенной усмешкой. — Ты, я смотрю, тоже директорскую шкуру не жалуешь, мало того, что тремя пулями ее продырявил, так еще и ножом норовишь прорезать.
— Я думаю, Евтей Макарович, директор извинит меня за такое хамство, тем более, что дареному коню в зубы не смотрят...
— Хорошо ответствовал, отрок Павел, — удовлетворенно кивнул Евтей, вновь принимаясь за прерванное дело.
«Ну и черт с ней, со шкурой, — с сожалением подумал Павел. — Тогда желчь моя будет, отдам ее матери на лекарство». Но все-таки досадно было ему примириться с той мыслью, что шкура достанется Николаю, уж лучше бы ее взял Евтей или Савелии...
Через полчаса напряженной работы охотники сняли с медведя шкуру и, оттащив ее в сторону, принялись разделывать тушу. Савелий взялся за самое ответственное — ловко и быстро вспорол живот, не прорезав при этом объемистый медвежий желудок, выгреб требуху на снег, отыскал печень, затем прилепившийся к ней полный, с кулак величиной, желчный пузырь, вырезал его, завязал узелок, чтобы желчь не вытекла, и деловито... прикрутил к пуговице своей шинели. Николай, ревностно следивший за движениями отцовских рук, одобрительно кивнул, а Павел, поймав на себе все тот же испытующий, добро улыбающийся Евтеев взгляд, едва заметно понимающе кивнул ему и широко, добродушно заулыбался,
