жестокость…
– Ты не знаешь, каково мне…
– Знаю. Я там бывал.
– Хочешь выпить? – Она показала на бутылку. Я взял пустую бутылку и печально поставил на место.
– В мире слишком много холода, – сказал я. – Если б только люди могли договариваться обо всем, было бы по-другому.
– Останься со мной, Хэнк. Не уходи к ней, пожалуйста. Прошу тебя. Я уже достаточно прожила, я знаю, как быть хорошей женщиной. Ты это сам понимаешь. Я буду хорошей, и с тобой, и для тебя.
– Лидия меня зацепила. Я не могу объяснить.
– Она вертихвостка. Она импульсивна. Она тебя бросит.
– Может, этим-то и берет.
– Ты хочешь шлюху. Ты боишься любви.
– Может, ты и права.
– Поцелуй меня, и все. Я ведь не слишком многого прошу – чтобы ты меня поцеловал?
– Нет.
Я растянулся с нею рядом. Мы обнялись. Изо рта у Ди Ди пахло рвотой. Она поцеловала меня, я поцеловал ее, и она прижала меня к себе. Я отстранился как можно нежнее.
– Хэнк, – сказала она. – Останься со мной! Не возвращайся к ней! Смотри,
Ди Ди подняла одну ногу и показала мне.
– И к тому же у меня хорошие лодыжки! Посмотри!
Она показала мне свои лодыжки. Я сидел на краю кровати.
– Я не могу с тобой остаться, Ди Ди…
Она резко села и принялась меня колотить. Кулаки у нее были твердыми, как камни. Она отоваривала меня обеими руками. Я просто сидел, а она отвешивала плюхи. Мне попадало в бровь, в глаз, в лоб, по скулам. Один я даже поймал кадыком.
– Ах ты сволочь! Сволочь, сволочь, сволочь! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!
Я схватил ее за запястья.
– Ладно, Ди Ди, хватит. – Она упала обратно на постель, а я встал и вышел вон, по коридору и наружу.
Когда я вернулся, Лидия сидела в кресле. Лицо ее было темно.
– Тебя долго не было. Посмотри мне в глаза. Ты
– Нет, неправда.
– Тебя ужасно долго не было. Смотри, она поцарапала тебе лицо!
– Говорю тебе, ничего не произошло.
– Сними рубашку. Я хочу посмотреть на твою спину.
– Ох, кончай это говно, Лидия.
– Снимай рубашку и майку.
Я снял. Она зашла мне за спину.
– Что это за царапина у тебя на спине?
– Какая еще царапина?
– Вот здесь, длинная… женским ногтем.
– Если она там есть, значит, ты ее и провела…
– Хорошо. Я знаю, как можно проверить. – Как?
– Марш в постель.
–
Экзамен я выдержал, но после подумал: а как мужчине проверить женщину на верность? Несправедливо, а?
21
Я все время получал письма от одной дамы, жившей где-то в миле от меня. Она подписывалась Николь. Она писала, что прочла несколько моих книг и они ей нравятся. Я ответил на одно письмо, и она откликнулась приглашением зайти. Однажды днем, ничего не сказав Лидии, я забрался в «фольк» и поехал. Квартира у Николь располагалась в аккурат над химчисткой на бульваре Санта-Моника. Дверь вела прямо с улицы, и сквозь стекло я разглядел лестницу наверх. Я позвонил.
– Кто там? – донесся из маленького жестяного динамика женский голос.
– Я Чинаски, – ответил я. Прозудел зуммер, и я толкнул дверь.
Николь стояла на верхней площадке и смотрела вниз на меня. Культурное, чуть ли не трагическое лицо, а одета в длинное зеленое домашнее платье с низким вырезом спереди. Тело на вид казалось очень хорошим. Она смотрела на меня большими темно-карими глазами. Вокруг них собралось много-много мелких морщинок: может, от чрезмерного питья или слез.
– Вы одна? – спросил я.
– Да, – улыбнулась она, – поднимайтесь сюда.
Я поднялся. Квартира была просторной, две спальни, очень немного мебели. Я заметил небольшой книжный шкаф и стойку с пластинками классики. Я сел на тахту. Она присела рядом.
– Я только что закончила, – сказала она, – читать «Жизнь Пикассо».[8]
На кофейном столике лежало несколько номеров «Ньюйоркера».
– Вам чаю приготовить? – спросила Николь.
– Я лучше схожу, возьму чего-нибудь выпить.
– Не обязательно. У меня кое-что есть.
– Что?
– Хорошее красное вино пойдет?
– Было б неплохо, – согласился я.
Николь встала и ушла в кухню. Я смотрел, как она движется. Мне всегда нравились женщины в длинных платьях. Двигалась она грациозно. Судя по всему, в ней много класса. Она вернулась с двумя бокалами и бутылкой вина и разлила. Предложила мне «Бенсон-энд-Хеджес». Я закурил.
– Вы читаете «Ньюйоркер»? – поинтересовалась она. – Они неплохие рассказы печатают.
– Не согласен.
– А что в них не так?
– Образованные слишком.
– А мне нравится.
– Да ну, говно, – сказал я. Мы сидели, пили и курили.
– Вам нравится моя квартира?
– Да, славная.
– Мне она отчасти напоминает квартиры, которые были у меня в Европе. Мне нравится пространство, свет.
– В Европе, а?
– Да, в Греции, в Италии… В Греции главным образом.
– Париж?
– О да, мне нравился Париж. Лондон – нет.
Потом она рассказала о себе. Семья ее жила в Нью-Йорке. Отец был коммунистом, а мать – швеей в потогонной мастерской. Мать работала на передней машине, она была номер один, лучшей. Крутая и
