тикает часовой механизм на стене, да вянет жидкими прядями музыка в наушниках у секретаря, там, в приемной. Я корчусь.
– Ричи! – говорит редактор. – Это будет для тебя такой experience. Подумать только, ты пишешь о рекламе третий год, но до сих пор не поучаствовал ни в одной рекламной кампании. Ты на обложке – это сразу шесть-семь брэндов кряду.
– О, – говорю, – это только если в верхней одежде и с пачкой йогурта в руках.
– Ха, ха. И ты же любишь рекламу как таковую.
– Да, – говорю, – я обожаю рекламу как таковую. Разумеется, хорошую рекламу.
– Жан-Мари Бэрримор, – говорит редактор таинственно, – сказал еще вот что: «Я слежу за этим парнем. За полтора года он ошибся в своих прогнозах всего пару раз». Ты понравился ему, понимаешь? Ты ему, сукин сын, понравился… Кстати, у тебя есть девушка на примете?
И тут я случайно нажимаю на кнопку «отправить». Сообщение для Вике Рольф выдувает в эфир. Страх сжимает мне горло.
– Есть, – говорю я.
Ты же знаешь, Вике, фондовые рынки со временем только растут. Вот так, гм, и любовь моя: она лишь растет и растет с годами. Вложив всего тысячу евро, через двадцать пять лет вы получите очень-очень много евро, – так круги расходятся по глади пруда. Никаких налогов. Только не продавайте. Держите.
Ты же знаешь, Вике, эту аналогию из мира финансов, ты же с легкостью можешь придумать, чем и как оправдать мою зависимость, которая иссушает меня даже в самые что ни на есть дождливые дни.
Ты же знаешь, Вике, почему теперь вокруг меня все зыбко слоится, почему все так забавно вертится, почему правое и левое меняются местами.
«А что же ты делал, – спросите вы, – чтоб справиться с самим собой?»
О, ну что ж, сначала я работал круглые сутки, но это не помогало мне забыть тебя.
Потом я ездил по свету, но ты вытатуирована на обратной стороне моих век, несмываемая, ты встаешь у меня перед глазами всякий раз, как я ложусь спать.
Потом я запил горькую, но много выпить не смог. Горько.
Тогда я попробовал вкалывать себе всякую дрянь в вены, но мое начальство не смогло допустить гибели столь ценного сотрудника. Четыре месяца успело разбухнуть до лун на моих глазах, когда я неподвижно лежал носом кверху, а в мозг мне было вставлено два электрода.
Они засунули мне в рот блестящую ложечку, посветили в глаза фонариком. Мое отражение почти не изменилось, особенно то, что в лужах.
Но чтобы я забыл тебя, Вике, мне надо было сделать фронтальную лоботомию, а лучше вообще удалить мозг.
Ты же знаешь, Вике, что я скорее умру еще девятьсот девяносто девять раз, чем забуду тебя.
Следующая станция – последняя, стоим долго, белый слепящий свет, женщины сжимают коленки. Осторожно, двери закрываются. Но они не закрываются. Стоим. Тишина.
Поезд набирает ход, в тоннель, разгоняемся, мили и мили, миллимили топота по тоннелю, медленнее, медленнее, и под жуткий скрежет мы останавливаемся.
Стоим. Стоим. Свет начинает гаснуть. Стоим под толщей земли.
Наконец, скрипя и вздыхая, поезд трогается в путь.
Вылетаем на станцию, залитую неоном.
Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны.
А иногда мне кажется, что я уже никогда не стану прежним. Мне все не верится, все кажется, что кругом какая-то аберрация, что где-то кроется подвох, что мир не отбрасывает тени, не отражается в зеркале, что какая-нибудь деталь со временем выдаст себя. Мое восприятие искажено. Заштриховано, зачернено по углам химическим карандашом. Стоит закрыть глаза – из углов лезут утомительные виньетки, разрастаются травы, кислотные кривые прочерчиваются сквозь мой мозг, крошат нейроны, в носу вечный запах гари.
– Ну вот, отлично! – радуется за меня редактор. – С ней и поедешь!
– А что надо будет делать?
– Пара с доходом выше среднего садится на любезно предоставленный «мерседес» S-класса и отправляется в четырехдневную поездку по городам Европы. Четыреста пар со всей Европы. В Милане вас встречает Джорджио Армани, и Кристина Агилера поет свою песню «Hallo», специально сочиненную к этому случаю. Правда, здорово? Там будет вроде как конкурс, – говорит редактор, – но ты получишь «мерседес» в любом случае, вне конкурса, понимаешь?
Дан-дан-дан. Вам пришло сообщение.
Страх мгновенно заполняет мир, пузырится в голове, полнится, растекается, пульсирует, как будто кто- то впрыскивает мне в кровь тошнотворную заразу.
Застывшими, мокрыми, холодными пальцами я соскребаю со стола мобильник и смотрю на экран.
– Ричи, что с тобой? Водички принести? Ричи! Эй! Ричи!
в серо-белом ярком небе, мерцающем, как экран компьютера, на воде барашки, солнце из-за тучи и из- за башни выходит с другой стороны
жаркое небо – самолеты белыми бороздами, раскочегаривается вечер над крышами, жжет, палит, мне страшно
