во всю ширь шпарит закат, светом неверным и безумным, все безошибочно желтит своим текстовыделителем

я лежу на полу, потолок черный, окно нараспашку, в него лезет удушливая жара, мне льют на лицо холодную воду и говорят что-то на незнакомом языке, что-то спрашивают у меня, что они говорят

* * *

Час спустя я уже внизу.

Бреду через вестибюль и выхожу на улицу.

Меня мутит, по периферии зрения плавает успокоительный зеленоватый туман. Все вокруг тяжелое, устойчивое, сам же я – легкий, меня почти не существует.

В руках у меня новый номер нашего журнала – белый, в розовую клейкую полосочку, теплый, он живее меня.

Я иду по набережной. Передвигаюсь медленно.

Солнце скрылось, машин убавилось, жара спала.

Прохожу мимо старого блошиного рынка. Старики торгуют ржавыми ключами и ржавыми замками. Рядом в стороне грустные парочки в зеленоватом тумане пьют яблочный сидр; река спокойная-спокойная.

Гляжу на мутные окна заводов, слышу, как шумят старые пыльные тополя.

Поворачиваю налево, прохожу через гулкую, увешанную проводами подворотню. Подворотня ведет не во двор, а на жаркую, пыльную, кривую улочку между двух глухих заборов. Сухие перекрученные тополя осыпают пухом разломанный асфальт. При звуках отверзаемых ржавых ворот с колючей проволокой наверху у меня еле заметно екает сердце.

Там, за воротами тянутся беспредельные квадратные километры заброшенных цехов с мутными черными стеклами, недостроенных бетонных бараков, куч ржавого металлолома, зарослей крапивы и лопухов, припудренных пылью. Сразу за проходной, на самом краю этих джунглей из битого стекла и бетонной крошки, стоит бетонная коробка, в которой первые пять рядов окон такие же мутные и черные, а верхний ряд белеет стеклопакетами. По стенам висят гроздья проводов, намотанных на гнутые железки, площадка перед зданием утоптана, как деревенская улица в разгаре июля, посреди двора валяется колесо.

Я улыбаюсь Вике издали, да еще и помахиваю медленно ладонью, как старый приятель.

* * *

Вике смуглой рукой смахивает с резного деревянного столика тополиный пух.

Зола дышит, дым шелестит и гудит, крутя обрывки света. Скулы Вике горят отблесками этого огня. Сияющие крутые скулы. Стрелы бровей.

– Здорово, что ты прислал сообщение.

– Честно говоря, это получилось случайно.

– Ты хотел послать его кому-то другому?

В моих глазах, наверное, жалобный, детский упрек. Вике смеется и вздыхает. Хмурится.

– Прости, на работе неприятности.

– Что-то серьезное?

– Не только у меня, – говорит Вике. – Нам прислали повестки.

Она пьет кофе.

– Понятно, что ничего страшного. Просто неприятно.

Заместитель начальника отдела финансовой архитектуры…

Когда-то давно, еще на той, светлой стороне луны, я подарил ей альбом Гауди.

Темный маленький рот, брекеты на зубах, излом линии на лбу, размах рукавов, тени у глаз.

– А я… – начинаю я, но не решаюсь.

Замолкаю.

Тереблю сигарету. Выбрались закат встречать вместе.

Сухой тополь поодаль, макушкой в облаках, листья в пыли, не колышется даже макушкой.

Мимо пробегает хромая собака.

У меня начинает болеть сердце. Я отхлебываю кофе, мыльную ореховую горечь.

– Вике, – говорю я, одновременно видя себя со стороны. – Я хотел пригласить тебя поучаствовать вместе со мной в рекламной акции Mercedes S-class. Поехали?

Вике наклоняет голову и на несколько секунд становится похожа на молодую галку или ворону: круглые глаза, иссиня-черное крыло челки. Она смотрит на меня. Ох, как она смотрит. И я смотрю на нее, снизу, от стола. Собака снизу. Я – собака снизу.

– А сколько она продлится? – спрашивает Вике.

– Четыре дня. Включая выходные.

– Мой босс уехал позавчера. Представляешь, уехал, и никто не знает, где он. Сбежал с молоденькой стажеркой.

Пауза. Вике рассеянно берет ложку со столика.

– Никто не понимает, что происходит.

Вы читаете Манон, или Жизнь
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату