Мича. А как ты думаешь, она настоящая?
Пирго. Может, настоящая, а может, и нет…
Тут в разговор вмешался Боца:
— Одноствольный флобер, калибр шесть миллиметров, бьёт на сто метров.
Мича. А дерево пробить может?
Боца. В мягкие породы проникает на два сантиметра, в твёрдые на…
Нетерпеливое движение Мичи прервало Боцино объяснение. Но Боца не унимался:
— Эх, вот бы нам эту винтовочку! Что такое рогатки по сравнению с ней! Одноствольный флобер и рогатка, это всё равно что атомная пушка и старый миномёт!
— Об этом следует серьёзно подумать! — озадаченно пробормотал Мича. — Потому что, друзья мои, Еза зря грозиться не станет. Ему победа во? как нужна!
В первый раз за этот день Боца не нашёлся, что ответить.
Для такого болтуна молчание было необыкновенно долгим. Даже усевшись за длинный стол в прохладной столовой Дома, Боца задумчиво молчал. Он думал о том, как было бы хорошо — да что там хорошо! как было бы божественно! — до пятницы доделать винтовку, которую он начал мастерить из здорового куска водопроводной трубы. Согласно первоначальному замыслу «конструктора» это водопроводное орудие должно было палить глиняными ядрами на расстояние до семидесяти метров!
Но сейчас, после разговора с Мичей и после угрозы Езы, Боца поставил перед собой другую цель: новое оружие надо закончить до пятницы, и оно должно изрыгать железо, огонь и дым! Он настолько увлёкся своим планом, что хлебнул полную ложку горячего супа и так обжёг язык, что волей-неволей замолчал на весь остаток дня.
III
В задумчивом молчании Боца кое-как доел обед и выбрался из столовой, где не умолкал весёлый стук ложек по жестяным тарелкам. Он прошёл мимо девчачьего отделения, поднялся по лестнице в спальню мальчишек и начал ходить взад-вперёд по комнате, вдоль длинных рядов по-солдатски застланных кроватей. Язык у него горел, тихий покой спальни мешал ему думать. Больше всего на свете Боца не любил тишину. Она рождала в нём скуку, а отсутствие движения и шума незаметно усыпляло его. Можете представить себе результаты этого неприятного состояния: где была тишина, там Боце не было места. Боца и тишина — это были два совершенно несовместимых понятия. А если эти два понятия иногда и совмещались, как, скажем, во время уроков, то Боца в таких случаях попросту спал. Он спал на математике и физике, на географии и на химии. Спал на родном языке, причём спал блаженно, ибо конец учебного года приближался, и читали такие тексты, которые навевали тихую и сладкую дремоту. Боца столь же невинно дремал и грезил на всех иностранных языках, а местом действия его снов была то Франция, то Россия, в зависимости от того, с помощью какого языка его в данный момент усыпляли.
Физкультуру он не выносил: на этом уроке не было никакой возможности хотя бы на секунду вздремнуть. Бесконечные прыжки через «коня», упражнения на турнике или шведская гимнастика казались ему бессмысленными хотя бы потому, что всё это делалось по команде: «Раз-два-три! Раз-два-три!», а он лично, если уж хотите знать, не отказался бы посмотреть на субъекта, которому доставляет удовольствие сгибаться в позвоночнике на «раз», разводить руки на «два» и приседать на «три».
Если уж зашла речь о физкультуре, то было куда увлекательнее карабкаться по крутой крыше свинарника или стоять на руках на садовой ограде. Никто тобой не командует, никто тебя не поправляет, а если треснешься спиной об землю, что ж, спина твоя собственная, остаётся только почесать её!
Свинарник! Великолепно! И как он только забыл о нём!
Боца скатился вниз по деревянным ступенькам, и они только застонали под его босыми ногами. Через минуту ноги внесли его на крышу деревянной пристройки. Внизу сонно похрюкивали упитанные свиньи и по- детски верещали чуть подросшие поросята. Боца затопал по железной крыше. Свиньи ответили ему дружным хрюканьем. Он подпрыгнул, отбил чечётку и забарабанил кулаками. Бодрящая нестройная музыка, в которой сливалось верещание и хрюканье, заполнила его уши. Боца устроился поудобнее, подпёр голову руками, и лампочки в его мозгу одна за другой начали вспыхивать, мигать, светиться, а моторная часть мозга включилась и стала набирать третью скорость…
В тот самый момент, когда военный план Боцы стал проясняться, его раздумья были прерваны слишком хорошо знакомым ему вопросом:
— А, Ма?гич! Что это ты тут делаешь?
Боца как ошпаренный вскочил, съехал вниз с противоположной стороны своего шумного престола и припустился к учебному корпусу.
— Магич! Вернись! — Теперь голос был гораздо строже.
Деваться было некуда. Он остановился, повернул назад и оказался лицом к лицу с заведующей Домом.
— Это ужасно, Магич! И уже тгетий газ на этой неделе, если не ошибаюсь? — сказала заведующая. Произнося звук «р», она мягко картавила.
Мальчик молчал. «Верно, — думал он, — третий раз на этой неделе я сбегаю с уроков». Заведующая всегда и во всём была абсолютно точной… Но обожжённый язык не хотел поворачиваться.
— Тгетий газ! — задумчиво повторила заведующая и встряхнула седыми волосами, обрамлявшими её красивое, но очень строгое лицо.
Даже варёная рыба не могла бы молчать столь упорно, как молчал пойманный ученик Боца Марич. Он искоса взглянул на заведующую: на её лице появлялись первые признаки нетерпения.
— Ну, Магич, заговогишь ты, в конце концов?
Вместо ответа ученик Марич повёл себя как глухонемой: он замахал руками, потом быстро сморщился так, что у него на глазах показались самые настоящие слёзы, и увенчал своё объяснение тем, что широко раскрыл рот и высунул красный язык!
— Магич! Что всё это значит? Ты что, издеваешься надо мной?
Неожиданно лицо заведующей потеряло всякую строгость. Вместо этого на нём появилось что-то грустное, а в глазах засветился укор. И тогда, набравшись решимости, ученик Марич невнятно пробормотал:
— Заведующая… плостите… у меня язык не в полядке!
Именно этого он так боялся!
Седая заведующая бросила растерянный и разочарованный взгляд на мальчишку, быстро повернулась и ушла.
Боца стоял и смотрел, как удаляется высокая, худая фигура заведующей. Нет! Это было ужасно! Заведующая подумала, что он издевается над ней. Ну конечно, он показал ей язык, а потом передразнил её — ведь как раз так всё это и выглядело.
И почему она именно так поняла его? Ведь в тихие ночные часы её лицо казалось ему лицом матери, хотя Боца совсем её не помнил. Да и как иначе могла понять его эта высокая добрая женщина, такая добрая и заботливая ко всем детям, живущим в Доме сирот войны.
Как объяснить ей это недоразумение? Проклятый язык!
И Боца изо всех сил прикусил свой обожжённый язык — источник всех бед на свете!
Заведующая ещё не успела сесть за свой стол в канцелярии, как дверь открылась и в комнате появился расстроенный ученик Марич. Он быстро подошёл к столу, положил на краешек скомканную бумажку, всхлипнул и выбежал из комнаты.
«Что это с ним сегодня? — подумала заведующая Борка. — Похоже, будто он не в своём уме».
Она вытащила из чёрной сумочки очки, аккуратно нацепила их на тонкий, прямой нос и поднесла записку к глазам.
Добрая, счастливая улыбка озарила её лицо. Две строчки каракуль ученика Марича сообщали:
