выход. В спешке отступления охранники забыли закрыть запасную дверь в подвал. Ворвавшись к укрывшимся внизу чекистам, казаки нещадно порубили последних защитников бывших продовольственных складов.
Зетлинг не однажды видел Кастырченко в Воронеже. Комендант ЧК обыкновенно держал себя высокомерно, всем своим видом, дорогой одеждой, охранниками за спиной, раболепными взглядами соратников подчеркивая силу и нерушимость советской власти. Его тело лежало в углу одного из боковых ответвлений подземного лабиринта. Рассеченная надвое голова, сжатые в ужасе кулаки, искривленное, запачканное кровью лицо – советская власть пала.
Это был последний день воронежской ЧК.
Зетлинг поднял факел и, с усилием оторвав взгляд от мертвого оскала Кастырченко, приказал:
– Ищите капитана! Открывайте все камеры! Выпускайте людей!
Гулкие своды подвала наполнил скрежет отпираемых дверей. Оставшихся в живых, измученных, потерявших надежду людей выводили под руки на свет. Они слепли от солнца, не могли стоять и ложились на землю рядом с расстрелянными и изрубленными. Почти все были избиты, в гноящихся ранах и язвах. Безумными глазами они смотрели на казаков, не понимали, что происходит. Многие молились, думая, что их ведут на расстрел, и просили сжалиться.
– Здесь все пустые, господин штабс-капитан, – доложил казак.
– Не должны они были его расстрелять, – сказал подошедший с факелом Минин. – Все камеры осмотрели?
– Так точно.
– Господин ротмистр! Здесь еще одна заперта!
Коридор делал изгиб и, казалось, обрывался. Но в сторону вел едва заметный в темноте низкий проход. В арке горел огонь.
– Господин ротмистр! Здесь другие камеры. Три пустые, а крайняя заперта.
– Подбери ключи, – приказал Минин.
Наступила долгая минута ожидания. Казак испробовал несколько связок, но ни один ключ не подходил.
– А этот? – Зетлинг протянул ключ, найденный им на шнурке на шее Кастырченко.
Казак повернул ключ в скважине. Замок подался. Сняв засов, Минин с факелом в руке шагнул в камеру. Пол был залит водой. В дальнем конце у стены, хватаясь руками за стены, с колен поднимался человек. Он был худ, одет в свисающую лохмотьями гимнастерку и галифе. Заключенный закрыл лицо ладонью, спасаясь от слепящего глаза огня. Это был капитан Самсонов.
С взятия Воронежа прошло двадцать дней. Добровольческая армия овладела Орлом и продолжила наступление на Тулу. Пали Лиски, Новгород-Северский, были захвачены огромные территории, трофеи, тысячи красноармейцев. Красная армия в панике отступала.
Но разложение белых армий достигло апогея. Многие сотни казаков из конных корпусов Мамонтова и Шкуро, из Донской армии, отягощенные награбленным добром, возвращались домой. В Новочеркасск и Екатеринодар летели победные реляции, донские церкви украшались иконами, сорванными с храмов в Тамбове, Воронеже, Курске…
Анархия и мародерство процветали. Крестьянские восстания полыхали на всем пространстве южнее Москвы, по обе стороны фронта, без различия к красным и белым. А с востока на поредевшие, разложившиеся казачьи части надвигалась Первая конная армия Буденного. Состоявшая из тех же казаков и иногородних, она отчаянно рвалась на Дон вершить расправу.
Бои шли в предместьях Воронежа. Над городом гремела артиллерийская канонада. По вымершим улицам носились пролетки с ранеными, скакали вестовые, и последние резервы метались, заваливая своими телами бреши в обороне.
Три всадника на гнедых конях вырвались из грязного, запруженного беженцами города. Они проскакали галопом мимо последней казачьей заставы и по широкому покатому большаку помчались в лес. Был вечер. Дул ветер. По сторонам от дороги шла перестрелка. Временами она замолкала, но вдруг разгоралась с новой силой. У одного из съездов скакавший впереди Зетлинг натянул поводья и рысью направил коня в глубь леса. Через сотню шагов тропа сделала крутой поворот и вывела на большую, ярко освещенную заходящим солнцем поляну. Всадники остановились.
– Здесь стоит подождать, – шепотом сказал Зетлинг. – Они где-то рядом, и наша поспешность может дурно…
Он не договорил. На опушке появился человек. Он был одет в охотничий костюм, в правой руке держал винтовку, а в левой рог. Человек на опушке внимательно оглядел всадников, обернулся к лесу и подал какой-то знак.
– Вперед, – сказал Зетлинг.
Всадники тронули коней. Но, подскакав к опушке, они уже никого не застали. В глубь леса вела тропа.
– Я словно в сказке про Аленушку. Уж не в логово Кощея мы едем?! – воскликнул капитан Самсонов.
За прошедшие дни Сергей Ильич как будто поправился и вновь стал бодр. В наружности его больше ничего не напоминало о пережитом. Но видимость была обманчива. В душе капитана, в его сердце, разрослась огромная серая безразличность. Капитан бодрился, еще надеялся возродить прежнюю веру и забытые принципы. Но время шло, и он почти смирился со скукой и равнодушием.
Третьим всадником был Минин. При штурме Воронежа ротмистр получил легкое ранение и долгие две недели вынужден был провести в бездействии. Это прискорбное обстоятельство, вероятно, и спасло нашего отважного героя. В одно из первых столкновений с конницей Буденного эскадрон драгун, которым командовал Минин, слишком увлекся атакой, попал в окружение и, брошенный бежавшими казаками, почти весь был изрублен. Спаслись только вахмистр да несколько рядовых. Получив эту весть, Минин не проронил ни слова. Он замкнулся в себе, стал груб и нелюдим. Зетлинг не знал точно – он не имел обыкновения задавать лишние вопросы, но от одного казака слышал, будто между Мининым и Шкуро произошло столкновение. Казак взахлеб рассказывал, как Минин ворвался в штаб корпуса, проскакал на коне по коридорам с шашкой наголо, подняв коня на дыбы, и выбил дверь в кабинет Шкуро. Но сбежались штабные чины, стащили Минина с коня, скрутили и увели. Шкуро не дал делу ход, но вывел ротмистра из состава корпуса.
Тропа сделала широкую дугу вокруг частокола и привела к воротам. На страже стояли двое матросов огромного роста со скрещенными на груди пулеметными лентами. Один из них дважды ударил молотом о стальную пластину. Внутри сняли засов, и ворота со скрипом открылись. Всадники въехали на мощеный двор крепости Аваддона.
На высоком резном крыльце стояла Тася. Она была одета в летнее ситцевое платьице, и ветер трепал его полы и распущенные волосы девочки. Она улыбалась и приветливо махала рукой. Минин первым вбежал на крыльцо и сердечно подал девочке руку:
– Добрые ли вести, моя госпожа?
– Папа дожидается вас. Стол накрыт. Это, пожалуй, все доброе, что ждет вас.
– И этого довольно!
– Здравствуйте, – Тася поклонилась Самсонову. Она видела капитана впервые и внимательно рассматривала его лицо и глубокие пустующие глаза. – Я много слышала о вас, и все мы очень болели за вашу судьбу. Но теперь, к счастью, все благополучно. Я должна передать вам эту записку. Надеюсь, вы порадуетесь.
Девочка протянула Самсонову конверт и вошла в дом.
Самсонов слышал о дочери Аваддона от Зетлинга и был приготовлен к встрече. Но он был поражен. Загадочность, пугающий и манящий дух витали над этим местом и его обитателями. Обыкновенно сдержанный капитан растерялся и, уступив нетерпеливому порыву, разорвал конверт. Внутри был лист финской гербовой бумаги. Одна его сторона была испещрена мелкими ровными буквами с жеманными завитками. Самсонов узнал почерк жены. В письме было всего несколько фраз:
