Ухватившись рукой за стену, Доната стояла на крыльце и вглядывалась в рассветную хмарь. А заброшенная деревня притихла, отвечая ей настороженным вниманием. Так они и молчали некоторое время, рассматривая друг друга.
В темноте с трудом угадывались обожженные остовы домов и черные шеи дымоходов. Туман не желал делиться тем, чем долгие годы владел единолично. Только ветер робко отрывал от тумана клочья и создавал свои призрачные творенья. У самой дороги вдруг почудилось несмелое движение. И околдованная страхом, девушка поспешно отпрянула. Мысль о том, что вряд ли озверелый народ, сжигавший деревню много лет назад, позволил местным жителям спокойно покинуть родные дома, пришла слишком поздно. Скорее всего, немало сожженных и по сей день не погребенных душ неприкаянно ходят по ночам, моля об успокоении.
Доната попыталась как можно тише, чтобы не потревожить неприкаянный дух, вернуться туда, где мертвый огонь еще можно было оживить. Но ветер – предатель поспешил обнаружить ее присутствие. Сильный порыв подхватил дверь, сорвал с уцелевшей петли и с грохотом отбросил прочь.
Белая дымка тумана, потревоженная ветром, соткалась в некое подобие человеческой фигуры.
– Мама, взываю к духу твоему, спаси и защити от чужой души неприкаянной, – забубнила Доната, в страхе отступая вглубь сарая. Но фигура, укрытая в тумане, подступала ближе к тому месту, где скрывалась девушка. В открытом дверном проеме она отлично видела, как выпрямляется лишенный жизни стан, и из клочьев тумана вырастает нечто зловещее.
И когда сердце уже готовилось выпрыгнуть из груди, раздался знакомый голос.
– Успокойся, Доната, это я, – Ладимир заговорил задолго до того, как оказался от нее в непосредственной близости. – Незачем было так греметь, я и так помню, где тебя оставил.
– Ты почти напугал меня, Влад…
Он дернулся, уже склоненный над костром.
– Не называй меня так. Так звали меня все, кроме матери. Мать звала меня Ладимиром. И ты зови меня так.
Доната задохнулась от невиданной чести, и долгое время не могла собраться с мыслями.
– Где ты был? – наконец, спросила она.
– В городе.
– И как там?
– Плохо, – глаза его слезились от пепла. – Надо уходить. Чем быстрее, тем лучше.
– Кого-нибудь убили? – похолодела она.
– Было дело. Всегда найдется кто-то, желающий прикрыть собственное злодеяние под чужой грех. Как ты?
– Я в порядке. Можем идти хоть сейчас.
Он кивнул.
– Жаль, – вздохнула она. – С дедом Селиваном не удалось проститься…
– О старике больше не жалей.
– Что? – не расслышала она.
– Убили старика этой ночью.
Доната ахнула, и ноги ее подкосились.
– Дознались, что ты у него жила. Город гудит. Только тупой не догадался, где мы скрываемся.
– А Берт? – выдавила она из себя.
– С Бертом все в порядке. Старик умер, но не сказал, кто нас к нему привел. Пусть земля ему будет пухом.
Доната всхлипнула, едва сдержав слезы.
– Не казни себя. Что случилось, того не поправить. Уходить надо. Хорошо, что тебе лучше. Они когда пойдут за нами, не будут подземным ходом пользоваться: ворота на севере есть. Одевайся. Берт тебе одежду передал. Перекусим и пойдем. Куда пойдем, кстати?
Он вынул из мешка одежду и остановился, глядя на нее.
– В Бритоль, как я понимаю, тебе идти расхотелось. У нас отсюда два пути – один лесом, в Бритоль. Другой по горам на восток, сначала город обойдем, а потом уже хоть на юг, хоть куда. Начни как обычно – «мне надо».
– Мне надо, – послушно повторила она. – Мне надо назад. На юг. В разрушенный Белый город.
Она ожидала, что он удивится и будет долго молчать, сосредоточенно хмуря брови. Но он только кивнул головой, как будто они условились заранее.
Доната смотрела на вещи, разложенные перед собой. Смотрела, смотрела и не удержалась.
– Ладимир, это же мужские вещи…
– А ты какие хотела? – обозлился тот. – Бабские юбки и рубахи? Если одеваешься, как не пойми кто, так отсюда и все неприятности! Не парень и не девка. Не хочешь быть девой, так будь хотя бы парнем!
Позволив себе краткий миг сомненья, Доната послушно одела на себя корсетный пояс, стягивающий грудь, сверху мужскую рубаху, с застежкой на боку. Подошли и мужские штаны, с пуговицами впереди. Сапоги также пришлись впору. Правда, после того, как теплые вязаные носки благополучно закрыли ступни, еще хранящие воспоминания о холоде. Доната с гордостью пристегнула любимый пояс, смотревшийся на
