– Хорошо. Я вижу, в твоей памяти нет ничего такого, что бы могло принести вред стране. – Немного помолчав, он спросил: – А кто еще кроме тебя умеет вот так вот записывать память?
– Никто.
– Подумай, не спеши.
Имширцао лишь пожал плечами.
– Тогда… – Меджа прищурился. – Тогда тебе придется прочитать и это, – и он достал из-за спины еще один свиток.
Этот свиток был испещрен знаками с обеих сторон. Законченный еще в прошлом году, он был надежно упрятан в саду, и всё они равно его нашли. Имширцао опустил глаза.
– Чей это свиток?
– Мой.
– Читай.
Имширцао молчал. Увидеть этот свиток он никак не ожидал. А уж читать его… Нет, ни за что! Пусть лучше они снова бросят его в каменный мешок, пусть дни слагаются в месяцы, месяцы в годы, и память как и прежде покинет его, он позабудет то, что здесь записано, и станет, как и прежде, лишенным прошлого. Да, это очень страшно, но лучше молчать.
Меджа раздраженно напомнил:
– Я жду.
Имширцао отрицательно покачал головой.
– Ну что ж, – сказал Меджа, – я вижу, ты снова устал, – и, призывая воинов, хлопнул в ладоши.
Имширцао увели.
Вновь оказавшись в темноте, на дне колодца, он лег, закрыл глаза и стал думать о той, которая была, как и множество других ей подобных, красивой, ласковой, послушной. Другие уходили от него и быстро забывались, старели, терялись в покорной толпе. А эта, выпив хокку, навсегда осталась юной. Другим в день расставания Имширцао дарил богатые подарки, и они плакали, просили сжалиться над ними и обещали снова стать желанными. А эта… Он не мог ее понять. Ему казалось – вместе с ее смертью от него ушло нечто такое, что могло бы объяснить всю его бесконечную жизнь, все его заботы и страхи, надежды, сомнения. Он вспоминал ее слова и повторял их, тщетно пытаясь уяснить их тайный смысл. И, что ужаснее всего, он стал забывать их. Шло время, и память тускнела, терялась в тумане. Как удержать ее? Еще полгода, год – он окончательно забудет. И тогда…
Он до сих пор не мог понять, что надоумило его, но однажды он нарисовал – как мог – ее лицо, а рядом чашу, полную луну, закрытый глаз. Потом он научился рисовать и другие, более сложные знаки: страх, радость, столица, Верховный, Река, урожай. То есть хотел, чтобы эти всё новые и новые знаки отражали все происшедшие с ним события, всю его жизнь. Ведь только так он мог задержать свою жизнь в своей памяти, а в памяти – те такие странные и так поразившие его слова, которые он, может быть, когда-нибудь бы понял.
Однако это понимание никак не приходило. Но Имширцао не сдавался. Он продолжал записывать все, даже самые, казалось бы, незначительные происходившие с ним события, а после раз за разом перечитывал их, думал. Жизнь текла как Река – бесконечно – и была такой же непонятной и таинственной, как и слова наложницы. Он был бессмертен и богат, повелевал людьми, пил хокку. Чудесное вино дарило ясность мыслям и радость душе, оно спасало от тоски, от чувства собственной никчемности, от страха. Для людей оно яд, а для богов – бессмертие. И его нужно пить каждый день, иначе кожа станет дряблой, а глаза слезиться, голова – гореть, безумные мысли заполнят рассудок, и будет казаться, что люди счастливей богов, люди смертны и им не понять, насколько это невыносимо – бесконечные мучения. Да, он понимает, что это кощунство, но так оно и есть: люди выше богов. Простой наложнице понятно то, что ни один бессмертный никогда не сможет уяснить. Он больше не желает быть бессмертным. Жизнь все равно покинула его, он ничего не хочет – только хокки. Он будет биться головой о стену и кричать, молить, грызть камни, лезть, ломая ногти, вверх. Он не может без хокки. Он молчал и терпел, а теперь он расскажет и о наложнице и о своих мечтах, надеждах – обо всем, что было скрыто там, в том втором свитке, и даже…
– Ну, хорошо, – сказал Меджа. – Я верю. Успокойся. Выпей.
Снова стало тепло. Разжались скрюченные пальцы, голова перестала болеть. Воины подняли Имширцао за плечи и усадили напротив Меджи. Тот строго посмотрел на Имширцао и заговорил:
– Мысль твоя совершила великое зло. Ты посмел усомниться в собственном величии и, более того, уверовал, что люди… – Меджа поморщился, сказал: – Нет, этого я не могу повторить.
Сказав так, он долго молчал и рассматривал свиток, а после все же отложил его, подумал и спросил:
– А где еще один?
– Еще? – не понял Имширцао.
– Да, еще, – Меджа повысил голос. – Где третий свиток?
– Какой?
– Это тебе лучше знать.
Имширцао растерялся. Он понял – что бы он теперь ни говорил, как бы ни клялся, ему не поверят. Что делать?
Меджа опять спросил:
– Где третий свиток? Что в нем? Для кого написан?
– Его нет!
– Молчи! И отвечай. Кому ты отправлял послания? Кто еще из бессмертных согласен с тобой? Сколько вас? Есть ли заговорщики в столице? И кто из них намерен стать Верховным? Отвечай!
– Я ничего не знаю!
– В яму!
И вновь стало темно. Меджа его не понял. Меджа боится мятежа, а он о нем-то и не думал. Он думал только о наложнице, о людях. Они живут, пока у них есть сила и надежда, потом умирают. Они свободны в выборе – жить или умирать. А он, вечноживущий Имширцао – раб хокки. Да, хокка сделала его бессмертным, зато лишила памяти, и из всей бесконечности прожитых лет ему даровано всего лишь два-три года, а остальные умирают, их словно и не было. Так что же это, если не обман? Какое же тогда это бессмертие? И мало этого; ему внушили, будто он правитель, бог, однако он даже не знает, где находится столица, сколь далеко раскинулась его страна и кто такой Верховный. И от него скрывают письменность, а если захотят, то могут бросить его в каменный колодец и держать там без хокки. И кожа станет дряблой, а глаза начнут слезиться; он лишается ума и бьется головой о камни, кричит – и никто не придет, не поможет. Так разве он бог? Он такой же как и люди раб Верховного, нет, даже больший раб, ибо рабство его бесконечно. Ну так дайте хотя бы глоток! Ну хоть каплю! Он больше не может, н-не мо…
Очнулся он в пещере, на полу. Его, лежащего навзничь, поили хоккой. Он жадно пил, давился, кашлял. Черное вино плескалось на лицо, на горло, на пол.
– Хватит, – наконец сказал Меджа. – Дайте ему отдышаться.
Имширцао посмотрел по сторонам – Меджа, четыре воина, светильник, циновка у входа. Ему отсюда не уйти. Они будут пытать его год, десять, сорок, двести – бесконечно долго. А он…
И, облизав губы, Имширцао начал говорить:
– Третий свиток я отправил ниже по Реке в поселок Ирбес, а тамошний правитель передал его в каменоломни. Четвертый свиток скороход доставил на рудник, что в двух пути от меня…
– О чем там говорится? – перебил Меджа. Он весь дрожал как гончая, напавшая на свежий след.
Имширцао молчал. Закрыв глаза, он видел, как десятки, сотни воинов врываются в дома бессмертных, как…
– Ну, отвечай! – вскричал Меджа. – Не вздумай препираться!
– Мы призываем к мятежу, – продолжал Имширцао. – Пятый свиток доставлен в столицу, в казармы. Шестой…
Жизнь бесконечна; можно не спешить и называть не торопясь, как следует обдумав. Имширцао так и поступил. Он говорил – Меджа, кивая головой, записывал. Прекрасно! Значит, не забудет. И бросит в подземелье сотни, тысячи богов. О, будьте вы прокляты, бессмертные рабы! Пожрите же самих себя! Он знает: ложь его кощунственна, зато он, Имширцао, отомстит за ту, которая для него навсегда останется
