– А там?
– Братан! Тоже не знаю!
– Врешь, падла!
– Я? Вот век свобо…
Толян ему поверил. Сейф в сумку, сам к окну, окно х-ха! сапогом и высадил, и х-ха! во двор, а там как засвистит! А с переливами, а складно! И сразу этот смог, ну, эта пыль, туман, верблюжья дрянь – сразу к нему со всех сторон! Тогда Толян как надо пальцами прищелкнул, и эта пыль сразу в ковер сложилась, Толян сел на ковер и сумку на ковер, орет:
– Блин! От винта!
И полетел! И долго так летел. Ковер как устанет, так он его едомолем попрыскает, ковер тогда визжит, снова быстро летит. Снова устанет – снова едомоль! И так Тольян три склянки едомоля выпрыскал, но долетел. Сел на малине во дворе, заходит к главному, сумку раскрыл, сейф достает, ставит на стол. Главный:
– Что там?
Толян:
– Никто не знает! Я…
– Ладно. Подожди за дверью.
Вышел Толян. Потом, ну, может, через час, шестерка выбегает, говорит, чтоб дома ждал. Пошел Толян, ждал дома. Ждал, ждал, ждал, ждал. Без одеяла холодно, оно там во дворе осталось. Жаль одеяла, да. Но что одеяло! На третий день пришел Витёк и говорит:
– Шабаш. Главный закрылся.
– Как?!
– А так. И нас всех распустил, – отвечает Витёк. – Я, главный говорит, теперь без вас управлюсь, у меня теперь, говорит, есть один такой не знаю кто, мне его на все случаи хватит, а вы валите ровненько, куда хотите, а будете рыпаться, он, этот самый никто, вам ноги повыдергивает.
Вот так! Тем все и кончилось. Обидно, место было хлебное. Но что еще обиднее, так это вот: Толян тогда у главного не только одеяло, он и сумку с инструментами оставил. А кто он теперь без них? Никто. Вот и опять пошел Толян по форточкам. Теперь опять сидит. Вот каково оно, когда идешь туда, не знаешь куда, и берешь то, не знаешь что. Стеречься надо, предохраняться. Об этом вон везде плакаты порасклеены.
Как Большой Петро Бобами подавился
Вот как-то раз сидит Большой Петро у себя в яме, пьет крепкий чай по кличке «Черный Джек», балдеет. И Квочка рядом с ним балдеет. Вдруг они слышат, что внизу как будто бы пуляют. Большой Петро сразу кувырк и за диван и под ковер…
Но уже поздно. Дверь – х-ха! – с петель, входят Бобы, все пятеро, полный стручок, то есть комплект. И все с обрезами. Квочка шасть к ним и ну квохтать! А Старший Боб:
– Ша! Место! – а потом: – Петро! Встать, сесть!
Ну, встал Большой Петро, сел, чашку взял, пьет свой любимый чай, зубами клацает. Бобы ему:
– Где сорок штук?!
– А… Это… О…
– Так! – говорят Бобы. – Понятно. Значит, ща подавим! – и за стволы!
Петро:
– Так я, во, пасть порвать, отдам! Да я сейчас одна нога туда, а другая сюда…
Бобы смеются, говорят:
– А что! И это можно. Одна нога туда, к двери, а другая к окну, и порвем, и будет два Петра. Ты это хорошо придумал!
Петро тогда:
– Я не про то! Я, говорю, отдам! Я быстро! – и только вставать…
А Старший Боб ему:
– Сидеть! – а Квочке: – Стоять!
И так оно и есть: этот сидит, эта стоит, оба молчат. Бобы обрезами играют, ждут, что дальше будет велено. А Старший Боб, он тогда так:
– Ладно, Петро. В последний раз!
Потом снимает с себя ходики, чего-то покрутил в них, настроил, а после р-раз их на стол, положил, говорит:
– Время пошло. Вот как они пропикают, тогда гамон тебе, Петро, подавишься. Вот, понял, срок!
Большой Петро опять вскочил, а Старший Боб опять:
– Сидеть, сказал! – а после к Квочке повернулся, говорит: – Давай, вали, искай. Успеешь, хорошо, а нет – Петро подавится. Искай, сказал!
Она и побежала. Внизу, в дверях, братва лежит, запуляли ее, ох, жаль братвы, но Большого Петра еще жальче. Выбегает Квочка во двор, садится в тачку – и айда!
Сперва она к Хорьку подъехала, а там: так, мол, и так, спасай, Хорек, век помнить буду, дай сорок штук, за мной не заржавеет, да я, да мы, да он… Ну, в общем, расквохталась. А Хорек:
– Ну, я бы рад, мне твой Большой Петро как дважды брат, но это, знаешь, мы с Кротом… Короче: вот Крот мне два кулька отгрузит, и я тогда могу. Гони к Кроту.
Погнала. Пригнала и опять расквохтались. А Крот, он что, он слепой, его на нюни не возьмешь, он их не видит. И он ей так:
– Дело, конечно, доброе, Большого отдавать негоже, Большой, он за меня две ходки сделал. Но, понимаешь, тут такая смазь…
В общем, от этого Крота она намылилась до этого… ну, как его… ну, в натуре, много еще чего было, не буду все подряд рассказывать, а сразу скажу так: на девятой уже точке Квочка поднесла Мишане стопочку, Мишаня это дело ковырнул и сразу просветлел, вспомнил, где ключ лежит, нашел его, отдал, и Квочка с тем ключом погнала к Серому, а Серый тем ключом открыл шуфлядку, достал оттудова…
Ну, и покатилось оно, покатилось – уже в другую сторону, в обратную – и докатилось опять до Хорька, Хорек вспотел, но отжалел-таки все сорок штук, не обсчитал даже, и Квочка сразу в тачку, по газам, везде на красный свет, приехала, и скок-поскок через свою побитую братву (братву еще не прибирали), потом наверх да на второй этаж, и там…
А там в яму, к Большому, ее не пускают. Еще орут:
– А ты чего пришла?!
– Как я чего? Вот, принесла. Все сорок штук. Считайте!
Старший Боб взял, посчитал, нахмурился, опять пересчитал, тяжко вздохнул, опять пошел шуршать. Шуршал, шуршал, три штуки отшуршал, ей отдает и говорит:
– А это взад. Бери.
Она:
– С чего это?
А он:
– С того, что опоздала, вот с чего. Петро ждал, ждал тебя, а срок пришел – и подавился. Так что теперь… Вот, соболезнуем. По совести? Так, нет?
Она молчит. А что ей было говорить? Их, этих Бобов, сколько, пятеро? А сколько штук? Три? Вот где арифметика! Вот где подлючая семья, жлобы и это самое, ну, знаете, а чем это…
Молчу! Молчу! Молчу!
Змей Сгорыныч
А вот еще в одном царстве-государстве жил некий папа коронованный, и было у него три сына. Были они, были, росли, росли, в силу входили, а после папа как-то говорит:
– Хорош за папой жировать, пора вам свое дело заводить.
А сыновья:
– Какое?
– А такое. На наших дальних рубежах, на хлебном месте, на Калинковичем Мосту, объявился чудо-юдо Змей Сгорыныч. Никому он там свободного провозу не дает, у всех товары отбирает, а кто ему смеет перечить, того он жжет огнем и насмерть побивает. Надо его, огольца, поучить. Давайте, ехайте.
