бывают очень глупы и злы, и тогда они могут додуматься до всякого! И тогда уже не только Мадам, но и даже его самого очень даже запросто можно выставить тайным русским агентом. Да еще каким дерзким! Да вы только представьте, господа: сорвал такую операцию, вырвал из наших рук такую бесценную вещь – тот портфель! А, кстати, подумал сержант, куда тот портфель после девался? Когда они выходили из погребка, портфель был у Григория под мышкой, так под мышкой он и нес его по городу, потом они попали к Ляле… И портфель как куда провалился! Дюваль поморщился. Да он уже пять лет подряд так морщился, пытаясь вспомнить, что же было дальше с тем портфелем, но всякий раз это ему не удавалось. Вот и опять это так. То есть ничего нового ему тогда не вспомнилось. Сержант вздохнул, сердито мотнул головой…
И вдруг резко придержал Мари! Ну, еще бы! Ведь впереди на тропинке были видны четкие следы! И не одиночные, а целого отряда. Конечно, конного! Следы эти – довольно, кстати, свежие – пересекали дорогу, а потом напрямик, через поле, вели к видневшейся неподалеку лощине.
А из лощины тянулся дым от костра. Это уже было совсем интересно! Дюваль смотрел то на следы, то на лощину, и прикидывал, кому бы это они могли принадлежать.
– Это казаки! – уверенно сказал подъехавший к Дювалю Чико. – Великая Армия давно уже идет пешком.
– Нет-нет! – не согласился Франц и, задрав нос, шумно принюхался, потом подумал и добавил: – Да, это вовсе не русская кухня.
А Мадам, внимательно рассмотрев следы от подков, резко сказала:
– Это шляхта! Ну, то есть местные помещики. Чико, подай-ка мне вон ту бумагу.
И действительно, из сугроба торчал уголок бумаги, густо покрытый стройными колонками печатного текста.
Чико нехотя сошел с лошади и вытащил из-под снега… довольно-таки хорошо сохранившуюся газету. Неаполитанец повертел ее и так, и сяк, но, ничего не разобрав, передал находку Мадам. Мадам отряхнула с газеты снег, прочла название:
– «Курьер Литовский»… – затем пробежала глазами по заголовкам, улыбнулась и стала читать, по ходу переводя с польского на французский: – «В шесть часов утра началась канонада. Вскоре битва стала всеобщей»… Так, дальше, вот… «В восемь часов утра все неприятельские позиции были взяты, все редуты захвачены, и артиллерия наша была поставлена полукругом по холмам… Неаполитанский король… И русские были окончательно разбиты. Число одних только убитых и раненых у них насчитывает от сорока до пятидесяти тысяч. Армия же императора Наполеона потеряла 2500 убитыми и втрое больше ранеными». Ну? – и Мадам вопросительно посмотрела на своих спутников.
– Держу пари, что это сказано о битве под Москвой! – воскликнул Чико.
– Вы угадали, – кивнула Мадам.
– Но… – начал было сержант…
– Не верите? Тогда читайте сами! Здесь по-польски.
Дюваль взял газету. Да, верно, убедился он, это по-польски. По-немецки он знал хорошо, по-испански не очень. Ну а в Польше они стояли недолго. А здесь, в этой Литве, вообще шли маршем без всякой остановки до самого Витебска. Дюваль перевернул газету и задумался.
А Франц взволнованно сказал:
– Мы голодны, сержант. А что бумага? Ее есть не будешь. А там провиант! Между прочим, союзный!
– О! – сказал Чико. – Летом, помню, здесь совсем неплохо угощали! Разве не так, Хосе?
– Ну, в общем так, – согласился Хосе. – Но уж больно всё здесь было пресное! Даже этот, как его…
– Ладно! – сказал сержант. – Понятно! Значит, духовно вы кормиться не желаете. Тогда… – и тут он уронил газету в снег, – Тогда принимаем вот так! – и он начал поворачивать Мари к лощине…
Но не успел!
– Постойте! – торопливо воскликнула Мадам и удержала Дюваля за локоть.
Сержант ослабил поводья и вопросительно посмотрел на Мадам.
– Вы забываете, что лето давно миновало, – сказала, несколько успокоившись, Мадам, – и теперь вместо союзников мы рискуем встретить врагов. И не улыбайтесь, сержант! Потому что шляхта – это не крестьяне. Это люди куда более серьезные и, главное, злопамятные. Так что почему бы такому не случиться, что среди них тоже найдется кто-нибудь, лично знавший Матео Шиляна? Но только уже совсем не как боевого товарища, а даже совсем наоборот!
Сержант посмотрел на Мадам, на солдат. Да, возможно, Мадам и права, раздраженно подумал сержант, возможно, и нужно быть осторожнее, всю жизнь осторожнее: не отправляться в армию, не садиться на лошадь, не знаться с Оливьером, отказаться от черной кареты… Все к черту, все, все, все!
– Мадам, – сержант поправил саблю. – Благодарю вас за весьма своевременный совет. А теперь позвольте мне приступить к моим прямым обязанностям, то есть к заботе о вверенных мне людях. А они очень голодны. А я должен содержать их в добром здравии и бодром состоянии духа. И вообще, я отвечаю за них головой. Но и за вас, конечно же! Так что не беспокойтесь, всё будет в самом лучшем виде.
И тут он замолчал, посмотрел на солдат и сказал уже им:
– Судя по следам, этих друзей там не так уж и много. Но всё равно нужно держать себя настороже. Мало ли какой у них где здесь резерв! Поэтому лучше побольше помалкивать. Чтобы язык за зубами! Понятно?
Они закивали.
– Надеюсь, так, Мадам?! – сказал сержант. – Вы этого желали?
В ответ Мадам только неопределенно пожала плечами. Вот женщина!
– Вперед! – вскричал сержант и в необъяснимой досаде пнул шпорами по лошадиным ребрам.
И отряд – дружно, вслед за Мари – направился к лощине…
Артикул тринадцатый
ВТОРАЯ ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА
…И там они вскоре увидели пятерых вооруженных людей, конечно, не крестьян, а шляхтичей, которые в самых различных позах сидели возле костра. И там же, неподалеку, стояли их оседланные лошади, все как на подбор неожиданных, редких мастей. Сержанта это не удивило, потому что он еще летом заметил, насколько в здешних краях любят лошадей так называемых авось-окрасов. Итак, лошади сержанта не заинтересовали. А вот что касается их владельцев, то это были вот кто. Один из них, без шапки – и это при таких-то обширных залысинах! – сидел, запахнувшись в просторную волчью шубу и подбрасывал в костер какие-то деловые бумаги. Видимо, это он и потерял «Курьер Литовский», потому что возле него кроме бумаг лежала еще и кипа газет. А сразу за газетами сидел немолодой уже улан из корпуса Понятовского. Улан был очень сильно пьян, но все равно держался молодцом и еще даже что-то объяснял своему менее бывалому соседу, который, судя по мундиру, был младшим офицером Литовской конной гвардии генерала Конопки.
(Сия гвардия за месяц до того была рассеяна под Слонимом, а сам Конопка взят в плен. Потери с нашей стороны – один казак. Вот так! – маиор Ив. Скрига)
Да! И чуть было не забыл: были там, у костра, еще двое: пятидесятилетний толстяк и совсем еще юноша, оба одетые в невиданную доселе форму – синие мундиры и синие же рейтузы, оранжевые шарфы и аксельбанты, черные кивера с желтыми и белыми кокардами. При виде белых кокард сержант вспомнил детство, роялистов и поморщился. Но Мадам объяснила ему:
– Это жандармы.
– Жандармы? Откуда?
– Великое Княжество Литовское. Новообразованные части.
Сержант кивнул и еще раз осмотрел сидящих у костра. Их было пятеро. Так ведь и у сержанта тоже пятеро. И их ведь те сидящие тоже уже пересчитали и даже сделали из этого соответствующие выводы. Скорей всего, благоприятные! Подумав так, сержант не удержался, усмехнулся – и тотчас же уверенно направил лошадь к костру.
Там тоже началось движение. То есть там перестали притворяться, будто они никого вокруг не замечают. Улан поморщился и что-то коротко сказал, человек в волчьей шубе поднялся навстречу гостям и, не обращая на Дюваля ни малейшего внимания, торопливо и восторженно заговорил по-польски, затем что-то спросил. Мадам поджала губы и промолчала. Но этот дерзкий человек не унимался – сняв
