оставить вас в полном одиночестве! Но если они этого не делают, значит, их совесть чиста.
– Их совесть! Ха!
– Не вижу в этом ничего смешного! У вас еще вопросы есть?
– Пока что нет.
– Вот и прекрасно!
Они замолчали.
И Франц тогда тоже молчал. И Гаспар. А вот Чико… Он им очень тихо говорил:
– И можете быть уверены, друзья мои, что так это будет продолжаться и дальше. Вот только я пока не могу вам точно сказать, кого же она выберет своей следующей жертвой. Может, тебя, Гаспар? Нет, это вряд ли. Ведь ты же с ней из одного ведомства. А так как ваше ведомство сродни полиции, то ты уж извини, Гаспар, но я его просто терпеть не могу. И в этом не моя вина, а это меня так с детства воспитали. Вот кто у тебя отец и кто дедушка? Добропорядочные аптекари! А у меня кто в родне? Молчите? Вот то-то же!
– Но я… – сказал было Гаспар.
– Что «я»? Что «я»?! Да, ты и есть «я»! – с жаром воскликнул Чико. – И уж тебя, Гаспар, она, эта белая ведьма, точно не тронет. Но я все равно не могу взять в толк, почему ты, человек в высшей степени осторожный и предусмотрительный, до сих пор от нас не сбежал?! Ведь даже вот… Вот перечислим, да! Кареты у тебя уже нет, а верховая езда доставляет тебе одни только неприятности, это первое. Теперь второе: та особа, которую тебе доверили охранять, уже давным-давно передоверилась… ну, сам видишь, кому. Так, теперь что еще? Только чего перечислять?! Оно же и так всё ясно. Так что бежал бы ты от нас! Или отстал. Чего молчишь? Или… таишь чего?
– О, нет-нет-нет! – испуганно воскликнул кучер. – Да ничего я уже не таю! Вот, обыщите хоть… Да и отстал бы я! И не пропал при этом. А даже наоборот! Я же ведь аптекарь, лекарь, и для меня везде нашлось бы приличное дело. Особенно сейчас, когда вокруг столько раненых, и среди них есть довольно состоятельные люди. Но… – и он замолчал.
– Что «но»!? – сердито спросил Чико. – Да говори же ты, не нокай!
– А я и говорю. Но, понимаешь ли… После того, как я побывал… ну, ведь сам знаешь, где… – тут Гаспар еще немного помялся, а потом все же сказал: – Так вот! После того, как я побывал у Оливьера, ну, у того генерала, так я теперь точно знаю, что куда бы я ни сбежал и где бы я ни скрывался, он меня везде найдет. И все припомнит!
– Ну, это суеверие!
– О, если бы! Да и потом, а если даже суеверие? Так у меня свое суеверие, а у тебя свое, и что в этом плохого?
– Ты про Мадам, что ли?
– Ну да.
– Так это никакое не суеверие! – очень серьёзно сказал Чико и даже лицо у него тоже стало другое, серьезное. И он также серьезно продолжал: – Что твой генерал? Обычный человек. Его бояться – это глупо. А вот что касается Мадам… – И тут он опять оживился, и заговорил быстро, азартно: – Вот даже взять случай с Хосе! Вот, она нам говорит, и это все слышали: «Он приходил ко мне!». А ведь он не приходил, мы это точно знаем, он был с нами – и был вполне здоров. Правда, господин аптекарь? Правда! И вдруг этот бычок! Потом… эти его слова! Что на Хосе тогда нашло? Я долго ломал голову… Нет! Я сразу стал подозревать! Я сразу так и думал, что без нее тут никак не обошлось. И точно! Сама призналась, говорит: «Я его подучила!» Вот так-то! С места не сходя, взяла – и р-раз! – и охмурила, а после еще р-раз! – и человека совсем нет!
– Но… – начал было Франц.
– Что «но»?! – взъярился Чико.
– Но, говорю, Хосе, он же сам…
– «Сам»! «Сам»! – Чико презрительно поморщился. – Да ты подумай, Франц, зачем Хосе тот дом? А зачем та женщина? А зачем тот непонятно чей младенец?! Да он…
– Но мало ли! Тут, знаешь, пришли такие времена…
– Да уж пришли! Вот это верно! Но скоро кое-кто уйдет! Держу пари, что этим «кое-кто» будешь ты, мой милый Франц! Нет-нет, не ты. А все же ты, Гаспар! Уж слишком много ты всякого знаешь! Что, разве не так?
Гаспар пожал плечами, но смолчал. Чико спросил:
– Генерала ждешь?
Гаспар опять не спорил.
– Ну, так и жди его! Жди! Жди! – и Чико наконец замолчал…
И впереди тоже молчали. Мадам о чем-то думала и хмурилась. Да и сержант был тогда не сказать чтобы весел. Он же опять думал о Хосе. И еще о Курте и о Саиде. Вот уже нет этих троих, думал сержант, а кого они не досчитаются следующим? Быть может, Чико? Нет, вряд ли, он слишком хитер. А Франц осторожен. Тогда, что ли, Гаспар? Нет, подумал сержант, Гаспар хитер как Чико и осторожен как Франц. То есть тогда получается, что следующая очередь – его самого. Подумав так, сержант с удивлением отметил, что о своей смерти он подумал словно о чужой. Хотя чему здесь удивляться, он же человек военный, а военные все… не такие, как статские. Так, говорят, когда они этим летом вошли в один из русских городов, Жером, брат императора, гуляя по саду, рубил саблей мелкие деревья и приговаривал: «Пусть все чувствуют, что здесь война!». А когда еще в каком-то городе, кажется, в Могилеве прошел слух о возможном мятеже, то тамошний военный губернатор отдал приказ подвязать все колокола, чтобы возмущенные жители не смогли ударить в набат. Да, что ни говори, а война изменяет характер и влияет на привычки. Когда сержант был маленьким, он ходил босиком, а теперь он не мыслит остаться без шпор. Без шпор для него как без рук, а сабля – это продолжение руки. Саблей можно сражаться, бриться, резать хлеб. И защищать тех, кого ему поручено доставить по назначению. И он так и делает – то есть защищает в меру своих сил. Правда, при этом еще совсем не лишним было бы знать, от кого защищает, кого и почему. В известном деле под Москвой на правом фланге Армии располагался корпус Понятовского, то есть польские и литовские части. Значит, подумал сержант и поморщился, если вспомнить, что она сказала, что, мол, этот человек… ну, ее муж… из легкой кавалерии, то это, надо полагать, получается дивизия Зайончека, а он, тот человек – уланский офицер. И тогда, черт возьми, они там, говорят, лихо рубились, совсем уже очень сердито подумал сержант, там, говорят, одних атак тогда было…
Но вспомнить уланские атаки сержанту совсем не хотелось – и он и не стал этого делать. И вообще, подумал он тогда, чем гадать непонятно о чем, не проще ли спросить напрямую? Сержант повернулся…
И замер! Потому что Мадам уже смотрела на него! Глаза у нее были темно-серые, глубокие… и, как всегда, непонятные. Сержант растерялся и поэтому сказал совсем не то, что хотел:
– Вы, я вижу, устали, Мадам. Тогда можно сделать привал.
Но Мадам отрицательно покачала головой. Сержант не стал настаивать и промолчал. И подумал, что как это еще кто-то смеет утверждать, будто светские дамы все как одна капризны и своенравны, да лучше бы молчали эти умники – так, как сейчас молчит он!.. И тут же сам не выдержал – сказал:
– Вы славная женщина! Вы ни на что никогда не жалуетесь. Мне даже трудно представить, насколько счастлив ваш супруг…
Но тут Мадам вдруг горько усмехнулась и вновь отрицательно покачала головой. Вдруг – можно сказать – ни с того ни с сего! Сержанту стало жарко! Конечно, этот жест можно было понимать очень даже по- разному. Однако человек так уж устроен, что первым делом он почему-то полагается на чувства, а уже только потом на рассуждения! Так и сержант тогда – он сразу же спросил:
– Как?! Да вы разве не замужем?!
Мадам согласно опустила ресницы, подумала немного и добавила:
– Да. Я лишь обручена. И то…
– Мадемуазель! – воскликнул сержант. – О, простите ради Бога! А я вас, по незнанию…
– Нет! – перебила сержанта Мадам. – Все же пусть так будет и дальше: Мадам так Мадам! Да и я так привыкла.
– Конечно! – закивал сержант. – Конечно! Но… Просто нельзя поверить! – это он сказал уже совсем не к месту. – Вы такая… Вы такая…
– Никакая! – сказала Мадам очень строго.
