Томата. Люсю жалко.
– Я бы ее за кого-нибудь из археологов отдал. Она красивая, – сказал я.
– Борис женат, – ответил Макар. – Донин тоже. А остальные младше ее.
– Знаю, – ответил я.
– А из-за чего война?
Я ему рассказал про пластинку. Правду рассказал.
– Сам виноват, – сказал Макар, когда я кончил. – Надо было сразу взять огонь на себя.
– Теперь поздно.
– Признаться никогда не поздно, – ответил Макар, а потом стал говорить, что Донин обещает его взять к себе в институт, и о том, какой Донин гениальный. Как будто моя история с пластинкой не имела жизненного значения.
И я слушал его, представлял себе, что творится дома. Как рыдает моя дуреха Люся, как молчит мать. Рожу Томата представлял. Убить его был готов. И вот тогда мне в голову пришло решение. Оно, наверное, сидело у меня в голове уже давно, но кристаллизовалось только сейчас.
– Слушай, Макар, – сказал я. – Ты эту машину уже хорошо знаешь?
– В каком смысле?
– Ты мог бы ее сам запустить?
– Это несложно.
– И мог бы такого Геракла сам восстановить?
– Не знаю.
– Почему не знаешь?
– Сложность в настройке. Боюсь, мне одному не настроить.
– Ну а если не настроишь?
– Могут произойти ошибки.
– Но вообще-то можешь?
– А что тебе?
– Я понял, что надо сделать. Я сейчас схожу домой, принесу эту пластинку, а ты ее починишь.
– Как?
– Ну, сунешь ее в машину и восстановишь. Ведь пластинка помнит, какой она была недавно.
– Нет, – сказал Макар, подумав немного. – Донин не разрешит.
– Разумеется, не разрешит, – согласился я. – А ты его не будешь спрашивать.
– Ты с ума сошел! Ты что хочешь, чтобы я машину сломал?
Я понял, что надо попробовать другой подход.
– Пойми, Макар, – сказал я. – У тебя такой возможности, может, больше и не будет. Я тебе даю возможность самому провести эксперимент мирового значения. Неужели тебе не интересно самому попробовать?
– Нет, неинтересно.
– Врешь. Я же знаю, какой ты азартный. Я помню, как ты поспорил, что приемник починишь дяде Христо. «Телефункен», трофейный, на который все давно рукой махнули, потому что ламп нет. А ты два месяца возился, так его переделал, что наши лампы подошли. Разве забыл?
– Но приемник мне сам дядя Христо дал. А установку нельзя. Она вообще одна в мире.
– А я что, прошу ее сломать? Я прошу помочь мне и моей сестре Люсе. Ты не представляешь, в каком она состоянии.
Мои последние слова были нечестными, коварными и гадкими. Я бил ниже пояса. Мой друг Макар уже скоро год как безнадежно влюблен в мою родную сестру, но не скажет об этом даже под пытками. Только потому, что я его наблюдаю каждый день, я знаю, что это так. А Люся его не замечает. А как она может его замечать, если она не понимает, что он – технический гений, а для нее он только дружок ее младшего братишки, то есть мальчик, малыш, младенец.
– При чем тут Люся? – сказал Макар.
– А при том, что этот Томат ее охмуряет. И сейчас, если пластинку мы не вернем, он сделает так, что она станет его союзником против меня. Он – страдалец, понимаешь? А я негодяй! Мы обязаны выбить это оружие из его подлых рук.
Макар замолчал надолго, и поэтому я побежал домой, влез к себе через окно – никто не заметил. В доме было тихо, как бывает, когда пришла беда. Я вытащил из-под кровати пакет с обломками пластинки и побежал обратно, к Макару, чтобы сомнения его не одолели.
4
В школе все уже спали. Экспедиция, если нет какого-нибудь праздника или мероприятия, ложится рано. В школьном дворе не было ни души. Макар мрачно молчал. Он не одобрял наших действий, но ничего не мог поделать. Получалось, как будто его попросила сама Люся, ну и дружба наша тоже играла в этом не последнюю роль.
Правда, операция чуть было не провалилась из-за пустяка. Гараж был заперт, и ключа у нас не было. А идти красть его у Кролика было невозможно. Пластинка такого риска не стоила.
Тогда я нашел выход из положения. Я обошел гараж и увидел, что с обратной его стороны под крышей есть окошко. Я отыскал лестницу, оставил Макара на страже, сам залез наверх и, перебравшись по балкам вперед, спрыгнул на пол у самой двери. На наше счастье, замок в гараже был не навесной. Он открывался изнутри. Я отворил дверь. Макара не было видно.
– Макар, – позвал я его.
Темная тень отделилась от стены школы. Уже почти совсем стемнело, – оказалось, за боями и разговорами прошел весь вечер.
– Ну что тебе? – прошептал Макар.
– Заходи, – сказал я, – гостем будешь.
В этот момент скрипнула школьная дверь. Кто-то выходил на улицу. Я еле успел втащить в гараж неуклюжего Макара и захлопнуть дверь. После этого нам пришлось просидеть больше часа в темноте, выслушивая бред, который нес один из студентов одной из студенток, который, оказывается, был в нее еще с зимы влюблен, страшно ревновал ее к какому-то Ричарду, оставшемуся в Москве, и, кроме того, хотел обсудить с ней вопросы мироздания. Хорошо еще, что его возлюбленную заели комары (которые и нас не жалели), и в конце концов они ушли со двора.
Настроение Макара упало ниже нуля. Ему хотелось только одного – скорей вернуться домой. Мне почти силком пришлось волочить его к пульту, самому отыскивать поднос. К тому же он боялся зажигать свет, и с каждой минутой ему становилось все более жалко установку и все меньше – меня и Люсю. А я находился во власти упрямства. Мне казалось тогда, что, не восстанови мы пластинку, весь мир обрушится. Я понимаю, как все это нелепо звучит для постороннего человека. Какой-то подросток испугался справедливого возмездия из-за пустяка и ради собственных эгоистических выгод решил под угрозу поставить эксперимент мирового значения.
Теперь-то я и сам это понимаю. Но в тот момент совершенно не понимал. Я был как танк. А Макар попал мне под гусеницу.
Когда машина зажужжала, мне показалось, что она шумит так сильно, что сейчас все прибегут из школы. Макару тоже так показалось. У него буквально руки опустились. Я опомнился быстрее.
– Дурак, – сказал я ему. – Чем дольше мы здесь сидим, тем больше опасность, что нас застукают. Давай действуй.
Макар молчал. Надулся. Он считал меня извергом и мерзавцем. Таким я и был, конечно.
Я высыпал на поднос осколки пластинки, и Макар подошел к пульту, чтобы откалибровать слой воспоминаний.
Свет мы включили не весь, только лампочку под потолком. Картина была зловещая.
Самое трудное оказалось – ждать, пока что-нибудь получится.
Я уж даже смирился с мыслью, что ничего не получится. Я стоял у двери, выглядывал сквозь щель, не идет ли кто-нибудь.
Почему-то на втором этаже загорелось окно. Я замер. Я представил, как Донин встает с постели, спускается во двор… Я смотрел на дверь и ждал, когда она откроется. И даже не услышал, как замолчала
