аналогичен старинному «Бог простит», что означало «Пока не будет соответствующего указания свыше, нет тебе прощения».
– Но ведь я совершенно не знала тебя, – сказала Катрин, глядя под ноги и обходя лужи, чтобы не замочить ноги. – Мне сказали просто: ознакомься с исходными, есть один странный парень, может быть, «чайник», а может, и в самом деле – по нашей части.
– По вашей части?
– Ну ты же понимаешь! Это значит, что в тебе есть некие свойства, которые явно отличают тебя от остальных людей. Мне предстояло узнать, существуют ли эти качества или придуманы сплетниками. А если есть, откуда они?
– Откуда же?
Катрин остановилась и обернулась ко мне. Ее глаза были совсем близко. Мне всегда казалось, что в них отражается небо, даже если она смотрела на красную стенку.
– Ты сегодня аккуратно положил последний кирпичик в стену, – сказала она, – рассказав о своем сне.
– Ты в него поверила?
– Я вообще неверующий человек, – ответила Катрин. – Вера и наука редко совместимы. Я проверяю, а потом сомневаюсь снова.
– Чудесное правило, мистер Дарвин, – согласился я. – Но если бы ты знала, как противно ощущать, что ты – лишь объект для наблюдений!
– Гарик!
– В чем я не прав?
– Когда я узнала тебя, когда я узнала, что ты... вот такой, я стала мучиться. Меня утешало лишь то, что все твои странности были легко объяснимы, ничего в них особенного не было. И я тебе честно скажу – до последних дней я надеялась, что все обойдется и я даже не стану докладывать о тебе. Скажу, что ты не представляешь интереса ни для кого, кроме меня.
Она снова шла рядом со мной, но уже не глядела под ноги и влетела в лужу, подняв столбик воды.
Я не успел подхватить ее, хотя обычно в таких случаях моя реакция быстрее, чем реакция среднего кавалера, и я всегда успевал вытаскивать Катрин из луж, ям и из-под машин.
– Когда ты вчера попрощался со мной, я стояла в подъезде у окошка и смотрела тебе вслед. А ты не знал, что за тобой следят. И даже не думал о том, как идешь. И через несколько шагов ты взлетел в воздух и пошел по воздуху – ты летел, думая, что идешь! Это меня ужаснуло!
– Нет, я шел!
– Ты думал о чем-то...
– О тебе, конечно!
– Ты глубоко задумался.
– Разумеется.
– А сегодня ты рассказываешь мне о своем сне, причем и сам не веришь в то, что это сон.
– А ты?
Мы шли некоторое время молча. Я был встревожен, встревожен неприятно, как человек, которому то ли в шутку, то ли всерьез предсказали, что ему суждено умереть от рака. Мне так хотелось вернуть жизнь в тот недалекий момент прошлого, когда главной моей заботой была статья, выкованная с Крогиусом, или какой- нибудь каприз Катрин. А оказывается, капризов не было – был холодный расчет исследователя, который дотрагивается проводами под напряжением к животу распятой лягушки, и она судорожно дергается, полагая, что это и есть любовный экстаз.
– Мне жаль, – сказал я, – мне жаль, что у нас с тобой больше не будет так, как раньше.
– Мне тоже. И может, еще жальче, потому что я чувствую себя виноватой.
– Чего уж... ты на работе.
– Я тебя почти люблю. И это не имеет отношения к работе.
– Не люблю я ваших «почти».
– Мальчики первые объясняются в любви. Но боюсь, что я этого уже не дождусь.
Я промолчал.
– Я хочу, чтобы ты приехал к нам в институт, – сказала Катрин. – Тебе у нас понравится.
– Зачем мне к вам ехать? Чтобы вы сняли с меня шкурку?
Катрин ответила не сразу.
– Ты не любишь говорить серьезно, – сказала она наконец. – Но иногда приходится вылезать из своей раковины. Я не знаю, будут ли они, твои соотечественники, предпринимать новые попытки тебя умыкнуть. Мы этого не знаем. Но я убеждена, что тебе лучше наладить контакт с нашей фирмой. По крайней мере мы знаем о тебе больше всех, и мы хотим тебе добра. Единственное, о чем я тебя прошу, – встретиться с Калерией и поговорить с ней. Она – лапочка.
– Это специальность или должность?
– Это призвание.
– А сколько ей лет?
