вас глаза.
– Никогда не откажусь от своего преимущества, – возразил Аркаша.
Мне показалось, что его копна, терновый куст, шерсть кавказской овчарки стала еще гуще и длиннее, чем месяц назад.
– В Полинезии вам цены не будет, – сказал я.
– Конкретно – на каком острове? И когда вы меня туда пошлете?
Я промолчал и стал внимательно разглядывать его. Через полминуты он агрессивно спросил:
– Чего вы во мне не видали?
– Вы знали, конечно, что ваш друг Барби – бандит и убийца? – спросил я.
– Какой Барби? Не знаю никакого Барби! – Ответ последовал так быстро и яростно, что было ясно – Аркадий врет, но был готов к вопросу и потому решил отпираться. Это была правильная политика – если у следователя нет улик.
– А фамилия Пронькин вам что-нибудь говорит?
– То же, что и Маркс. Это двуногое вульгарис! – ответил философ.
– А почему вы из театра сразу после нашего визита смылись?
– Мне надоело сторожить то, что не подлежит сбережению. Я решил отдохнуть и подготовиться к поступлению в университет. Может быть, вы слышали, что я увлекаюсь философией?
– Мы с вами уже встречались, – сказал я. – Поэтому можете не вешать мне лапшу на уши. О ваших делах с Барби милиции уже известно. Отпускать вас не намерены, и я постараюсь сделать так, чтобы вы опоздали к следующим вступительным экзаменам. Поверьте, это в моих силах. Вами и вашими друзьями очень недовольны в высоких кругах.
– Барбоса убили? – спросил философ. – Я видел, как он упал, все засуетились, свет погас. А потом ваши сотрудники начали всех нас хватать.
– Барби вам уже не поможет. Так же, как и Веня Малкин.
– Никогда с ним не общался, – признался философ, сверкая глазками сквозь волосяную завесу. Сверкал он так, что я решил – врет он про Малкина. Потому решил спросить:
– Значит, мы запишем, что Вениамин Малкин никогда не приходил по ночам в театр и вы никогда его не пропускали.
– Даже если и приходил, смотрел мимо меня, словно я мебель. А у меня ранимая душа, гражданин начальник.
– Хорошо, – обрадовался я косвенному признанию философа. – Значит, с вами он не разговаривал, а командовал вами непосредственно Барби.
– Да нет, не Барби, – отмахнулся от меня Аркадий. – Пронькин меня мобилизовал. Знаете такого? Оказывается, его тоже убили.
– И кто же вам сказал об этом?
– Вся Москва знает.
– Значит, убили.
Мы скорбно помолчали.
– Многие погибают, – сказал Аркадий.
– Другие проводят лучшие годы жизни в тюрьмах.
– Но я же ни в чем не виноват! Честное слово! – это было сказано совсем другим голосом. Аркадию не хотелось в тюрьму, и он понимал, что его судьба может зависеть от моего расположения.
– Могу предложить соглашение. Мне не нравится слово «сделка».
– Какое? – Философ даже раздвинул волосяной водопад, чтобы лучше вглядеться в меня.
– Мне нужно знать – только честно, – что вы делали в театре, с кем были там на связи и как все это происходило. Остальные ваши дела меня не интересуют.
– Так это и есть мои дела!
– Вот и рассказывайте.
– Мы с Пронькиным учились, – начал Аркадий обыкновенным голосом, – в одном классе. Потом наши пути разошлись. Я потянулся в науку, а он крутился возле искусства. Мне наука ничего не дала, кроме переживаний, а он ездил на «Чероки».
– Думаю, что это малкинский джип. Пронькин его использовал как служебную машину.
– Нет, вы скажите, раньше это было возможно? Я за коммунистов голосовал. Потому что устал от этих нуворишей с их джипами.
– Замечательно, – похвалил я философа, – отлично гармонирует с вашим солипсизмом.
– Запомнили?
– Заучил. И продолжайте, пожалуйста. Мне некогда.
– А мне спешить некуда, – в рифму сказал арестант. – Ну ладно, продолжаю, продолжаю. Как-то я встретил Пронькина, разговорились, то да се, он узнал, что меня из университета выперли. И сказал, что есть работа, специально для интеллигентного человека. Так я попал в театр. Ничего плохого я не имел в
