– А что известно о Лиде Иваницкой?
– Возможно, она мертва. Но так не хочется закрывать следствие!
– Что же вас удерживает?
– Интуиция… нет, не интуиция. Опыт. Я почти уверен, что в самое ближайшее время многое изменится. Произойдут события, которые помогут нам узнать правду. Ведь не бывает идеальных, совершенных преступлений, как не бывает красавицы без изъяна.
– Ну уж тут вы преувеличиваете! – Беккер потерял первоначальную настороженность, как бы развел руки в боксе, забыв о коварстве противника.
– Почему же? Если я вижу совершенную женщину, то думаю, каким же образом ей удалось скрыть неведомый мне пока изъян? И проверяю – не длинна ли ее юбка, не слишком ли густа вуаль?
– А кого вы имеете в виду?
– Вам обязательно нужно, чтобы я кого-то имел в виду? Я могу признаться – но ведь это ничего не изменит.
– Мне любопытно.
– Любопытство не просто порок, но и опасный порок. Допустим, что совершенная красавица под слишком густой вуалью для меня вы, прапорщик. Порой я думаю, что если бы я не увлекся Берестовым, то куда большего достиг бы, обратив внимание на вас.
– Еще не поздно, – сказал Беккер, проводя пальцем по усикам. Жест получился опереточным.
– Не знаю, не знаю, – вздохнул Вревский. – Уж больно времена ненадежные…
– Вы боитесь будущего?
– Я русский человек, – сказал Вревский. – Авось обойдется. Авось государь придумает наступление или французы возьмут Берлин… Впрочем, даже если в нашей богоспасаемой России будет бунт… Следователи и палачи нужны любому режиму.
– На ваше место может оказаться немало желающих.
– Хватит, Беккер. Потрепали языками, и хватит, – сказал Вревский тоном, которому не возражают. – Перейдем к делу.
Они говорили до обеда. Впрочем, это был не разговор – это был допрос, однообразный, ходящий по кругу, изматывающий жертву. Беккер чувствовал, что он теперь жертва, и ненавидел Вревского за эту жестокость и Андрея за то, что тот погиб, избегнув уготованной ему судьбы и как бы подставив на свое место Колю.
Но еще более удивило Колю то, что в разговоре с постоянством, исключающим случайность, стало упоминаться имя Маргариты. Коля был убежден, что Вревский никак не связывает ее с этими событиями, да и не было к тому оснований. Так что же тогда произошло, неизвестное Коле и, может быть, опасное для него?
Ничего, видно, не добившись от Беккера, проголодавшись, Вревский объявил, что прерывает разговор до понедельника 6 марта и просит Колю не отлучаться из Ялты либо возвратиться туда с утра в понедельник.
27 февраля был последний день империи. Со следующего дня, оставаясь еще императором, Николай уже был бессилен что-либо сделать.
Да и решения его кажутся сегодня робкими, как у больного, который старается убедить себя, что все обойдется, что все не так уж и страшно… В тот же день император написал своей жене: «После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен (Алексеев – начальник штаба верховного главнокомандующего), но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека… Беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих, как я слышал».
Рота выздоравливающих – нелепый, наивный бабушкин слух – возникла в соображениях императора уже после того, как Родзянко телеграфировал из Думы: «Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом… Гражданская война началась и разгорается».
Командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов сообщал, что потерял контроль над столицей и верных войск у него не осталось. В Ставке решили сменить генерала и послали Иванова с полком георгиевских кавалеров, словно надеялись ковшиком вычерпать море.
Следом двинулся император. Рано утром поезд поехал к Петрограду, император намеревался взять судьбы страны в свои руки и отправить в казармы мифическую роту выздоравливающих.
Но железная дорога была в руках восставших. Царский поезд после нескольких неудачных попыток прорваться к Петрограду повернул на Псков и замер.
Там царь уже более получал телеграммы, чем посылал их. Он покорно брал ленты, выползавшие из аппаратов. Телеграфировали командующие фронтами:
Великий князь Николай Николаевич требует передачи престола наследнику.
Генерал-адъютант Брусилов умоляет отказаться от престола!
Генерал-адъютант Эверт предлагает передать власть Государственной думе.
В Петербурге верноподданные вожди Думы метались между вариантами власти, стараясь спасти видимость империи, – престол предполагалось отдать Михаилу. Гучков и Шульгин поехали в Псков принимать у царя отречение. В Таврическом дворце заседал уже Петроградский Совет рабочих депутатов во главе с Чхеидзе.
Когда император в своем вагоне подписал Акт об отречении от престола, он сказал окружающим, что хочет попрощаться с матерью и потом уедет на юг, в Крым.
На следующий день, понимая, что революция зашла слишком далеко и сама идея монархии умерла,
