растворилась, ибо полная безнадежность борьбы чаще всего заставляет борца искать иных путей самоутверждения. Ахмет не знал еще, какой он изберет путь, но желание увидеть Лидочку, вина перед ней все росли. Ведь, в сущности, Лидочка – единственная, кто связывал теперь Ахмета с таким недавним и таким светлым прошлым.
Правда, надежды увидеть Лидочку почти не было – зачем ей ждать месяц обещанной встречи? Она уже уехала, может быть, отыскав могилу Андрея Берестова, а может быть, решив не искать ее.
Зная, что шансов у него почти нет, все же с утра, как приехал в Ялту, Ахмет отправился к гостинице «Мариано».
Было жарко – один из первых по-настоящему жарких дней, когда море замирает, будто в него налита не вода, а густое масло, когда море и небо сравниваются цветом и потому теряется линия горизонта, а рыбацкие лодочки кажутся черными жучками, неподвижно повисшими в воздухе.
Публика на набережной была оживленна и криклива – еще не уморились от жары, еще приветствовали ее. Среди гулявших было немало военных – выздоравливающие отпускники, а то и те, кого революция сорвала с мест, а возобновленный порядок еще не вернул на положенное место.
Ахмет остановился перед стеклянной дверью в гостиницу, разглядывая свое отражение, – вроде бы он одет соответственно месту и времени. Был Ахмет в плотно посаженном на голову канотье, чесучовом костюме и легких белых ботинках. Для убедительности он крутил в руке тросточку. Дымчатые очки завершали его туалет.
Он толкнул дверь. Зазвенел колокольчик.
Стоявший за стойкой худой пожилой портье с желтой лысиной, напоминавшей бильярдный шар, сказал:
– Простите, но все номера заняты.
– Я хотел бы повидать госпожу Иваницкую, – сказал Ахмет. – Возможно, она остановилась у вас под фамилией Берестова.
– Как? – Портье вздрогнул. – Вы господин Берестов? Вы пришли?
– Нет, я его друг, – сказал Ахмет. – Я его друг по гимназии. А где госпожа Берестова?
– Вы господин Керимов? – сказал портье. – Заходите, пожалуйста. Она вас давно ждет.
В голосе портье был укор человека, который знает о тебе куда больше, чем тебе бы хотелось.
– Я не мог раньше, – сказал Ахмет. – Я был далеко.
– Я представляю, – сказал портье. – Если вы тот Керимов, которого до сих пор ищет полиция.
– Нет, – сказал Ахмет. – Конечно же, я не тот Керимов.
– Впрочем, мне это не важно. Даже если вы Джек-потрошитель.
– Я и не Джек-потрошитель, я совсем не говорю по-английски, – сказал Ахмет. – Но могу ли я понимать вас так, что Лидочка Иваницкая все еще здесь?
– А куда ей деваться, – сказал портье, – если она до сих пор не верит, что Андрей Сергеевич умерли? А вы мучаете ее – нельзя целый месяц подряд питать ложные надежды.
– Она у себя? – спросил Ахмет.
– Поднимитесь. Комната четырнадцатая.
Ахмет всей спиной чувствовал недобрый взгляд портье – будто тот был обманутым отцом соблазненной девицы.
«Я тут совершенно ни при чем!» – хотелось крикнуть Ахмету, но он, разумеется, не крикнул – поспешил по лестнице на второй этаж.
Лидочка открыла дверь и встретила его обыкновенно, словно он отходил за папиросами, но задержался. Ни трагедий, ни слез – ничего, что так пугало Ахмета в женщинах.
– Здравствуй, Ахмет, а я уж боялась, что ты не придешь.
– Я понял по поведению цербера внизу. Он много знает.
– С кем-то надо разговаривать, – сказала Лидочка. – А я здесь уже три месяца живу. Сначала мне казалось, неделя – невыносимо долго. А теперь я не могу тебе сказать, что давно сюда приехала.
– Тебе, наверное, деньги нужны!
– Ты заходи, Ахмет, заходи. Я, честное слово, рада, что ты обо мне вспомнил.
Ахмет снял канотье и хотел было ловким движением закинуть шляпу куда-нибудь, как положено при светском визите. Но в этой скудной комнатке некуда было кидать канотье.
Лидочка села на кровать – та устало заскрипела, как голодная медведица. Показала Ахмету на стул напротив. Ахмет наконец-то разглядел ее – Лидочка была в скромном коротком, до половины икр, сером платье. Единственное украшение на нем – белый кружевной воротничок. Волосы строго забраны назад – никогда не догадаешься, что Лидочке чуть больше двадцати лет – не из-за морщинок или ввалившихся глаз, – но в позе, походке, движениях рук Лидочки появилось что-то старческое, как у монашки, которая подолгу остается наедине с собой и уже не хочет иного общества.
– Ты болел, да? – спросила Лидочка. Она будто сама не верила в уважительную причину исчезновения Ахмета, но давала возможность ему спасти лицо.
– Нет. – Ахмет разгадал эту беспомощную деликатность слабого человека. – Я был совершенно здоров, как адмирал Петров. Что станется с татарином, а?
– Ахмет, я же ничего от тебя не требую и ни в чем тебя не виню.
– Я сам себя виню. Только, честное слово, Лидочка, я к тебе пойти не мог. Нас сильно расколошматили
