– Разные организмы в различных обстоятельствах обретают либо теряют такие способности. Все зависит от способности мозга повелевать функциями тела. А эти способности, как оказалось, безграничны. Моя же роль скромна. Я, зная, что и где искать, могу помочь телу.
Музыка за стеной оборвалась.
– Возьмем сына Евгении, – сказал Сергей. – Мальчику уже шестой год. Но он лежит в колыбельке. Физически ему меньше полугода.
– Вы хотите сказать, что проводите опыты над людьми? Я вам все равно не верю!
– Почему?
За дверью затопали.
– Он – чудовище! – закричал, как всегда останавливаясь в дверях, Фрей. – Вы читали роман Гюго «Человек, который смеется»? Компрачикосы! Вот именно! Кто дал вам право, чудовище, ставить эксперименты на людях?
– Вы ставили эксперименты над страной, Владимир Ильич, – ответил Сергей. – По какому праву вы делали это?
– Не смей! – замахал руками Фрей. – Забудь мое имя. Я не хочу, чтобы меня убили. Ищейки еще бегут по следу!
Казалось, что он отбивается от роя пчел.
– Я не убийца, – сказал Сергей. – Этот мальчик не может расти. С его болезнью дети не дотягивают до года. И конец. Я же удерживаю его в младенческом состоянии, ибо, как только его организм перешагнет через границу, соответствующую развитию годовалого ребенка, он умрет.
– И сколько же вы намерены продолжать… эту пытку?
– Вы сама чувствуете, что пытка – неточное слово. Ребенок не мучается. Я же жду, когда будет изготовлено лекарство от его болезни.
– А если это случится через сто лет?
– Будет решать мать.
– У вашей Женьки в голове солома! Неужели вы на самом деле доверяетесь ей? – Фрей был возмущен.
– Я слежу за исследованиями, – сказал Сергей. – И убежден, что результаты будут получены уже в ближайшие годы.
Говорил Сергей нехотя, словно этот диалог повторялся не впервые и Сергею не удавалось убедить самого себя.
– Там есть второй ребенок, – произнесла Лидочка. – Это тоже неизлечимая болезнь?
– Нет, другая проблема. Тот ребенок не может стать большим, он не хочет.
– Вы шутите?
– Возможно, в один прекрасный день я его задушу, – пообещал Фрей.
– Помолчите, – отмахнулся Сергей. – Мне самому не все понятно.
– Вам хорошо. Вы гормон знаете! – крикнул Фрей. – Чуть что – помолодеете, жену молодую возьмете. Я знаю, у вас все готово. Другие помрут, а вы наших внучек будете бесчестить!
– С меня этой жизни хватит, – усмехнулся Сергей. – Я пожил достаточно.
– Врешь! Самому скоро сто лет, а крепкий, как боровик!
– Если бы я мог ввести гормон по желанию… неужели я бы не спас Галину? Но решаю не я. Решает сам организм перед лицом смерти. Или страха, сопоставимого со смертью.
– Может, ты и не хотел ее спасать, – сказал Фрей и отступил к двери, словно испугался, что Сергей его ударит. – На молодой хочешь жениться.
Но Сергей вовсе не рассердился, он пропустил обвинение Фрея мимо ушей.
– Гормон, синтезированный мной, не может стать просто лекарством. И я убежден, что запрет на это лежит в самой природе жизни, – сказал он.
– А как же младенцы? – спросила Лидочка.
– Да, младенцы! – подтвердил Фрей.
– Здесь работают механизмы, которые включаются раньше, чем просыпается сознание. Я могу помочь младенцу. Но не взрослому. И не спрашивайте меня – как и почему. Я уверен только в одном – я старался выйти за пределы дозволенного человеку. Это слишком опасно.
– Но будут другие люди, другие ученые, – сказала Лида.
– Возможно, – ответил старик. – Надеюсь, это случится, когда нас с вами уже не будет на свете.
– И вы храните это в тайне?
– Разумеется. Как любой человек, владеющий пробиркой с бациллами чумы. Я могу разбить ее или закопать.
– Тогда молчи! – крикнул Фрей. – Не открывайся этой красотке.
– Не могу, – улыбнулся Сергей, – любому ученому страшно, что его знания умрут вместе с ним.
– Вам страшно? – спросила Лидочка.
– Не знаю. Возможно, уже не страшно. Потому что мне страшнее представить себе мобилизационные пункты, на которых древних стариков вновь превращают в юношей и выдают им гранатометы. Человечество всегда стремится обратить свои знания во вред людям.
– Ну уж это чушь! – воскликнул Фрей.
Сергей словно не слышал его.
– Я понимаю, – сказал он, – что через год или пять лет кто-то обязательно придет к этому открытию. Но, дай бог, к тому времени человечество станет лучше и добрее.
– Оно не станет таковым, если я его не сделаю свободным! – сказал Фрей, и в тот момент Лидочка окончательно убедилась, что он – оживший Ленин. Каким-то образом это было связано с тайной Сергея. Фрей был Лениным. И это находилось за пределами чуда и здравого смысла. Лида не могла поверить в то, во что уже уверовала. И совершенно непроизвольно она сказала:
– Но ведь я же была в Мавзолее!
Ей никто не ответил, а она поняла, что в Мавзолее может лежать кто угодно – был бы похож на фотографии. А может, и фотографии сделали задним числом?
Лидочка ушла тогда домой, одурманенная невозможностью поверить и бессилием не поверить. Она пыталась осознать масштаб и значение открытия, сделанного так давно и еще не повторенного. И в то же время она ужасалась возможности стать жертвой старческого розыгрыша.
Потом, уже поздней ночью, не в силах заснуть, она вдруг поняла, где таится главный обман. Он во Фрее. Фрей не может быть Лениным. Он – не великий человек. Он просто старый приживала…
Лидочке больше не хотелось возвращаться к Сергею, хотя положено жалеть стариков, тем более стариков такой тяжкой судьбы. Она даже не подходила к телефону, если подозревала, что звонит Сергей. А может быть, он и не звонил. Для собственного спокойствия было куда удобнее думать, что два сумасшедших старика разыграли ее. Правда, с каждым днем испуг таял как айсберг, и Лида уже готова была позвонить соседу. Но не успела.
Недели через две Лидочка шла из булочной. Перед ней мирно шествовали две молодые длинноногие мамаши в похожих кожаных куртках. И коляски у них были одинаковые.
Лишь поравнявшись с ними, Лидочка догадалась, что это Женька и Лариса. Они узнали Лидочку, сдержанно поздоровались, а она замедлила шаг, непроизвольно заглядывая в коляски.
Младенцы в них лежали строго, как персональные пенсионеры на пляже. Они догадались, зачем Лида косит на них взглядом, и встретили его молчаливым презрением.
– Чего же вы не заходили, – сказала Лариса. – Сергей Борисович все спрашивал, а у меня вашего телефона нет.
– Что с ним?
– В больнице. Я хотела позвонить, а он телефон не дал.
– Он простудился, да? – Лидочка подсознательно выбрала самый безобидный вариант.
– Если бы! – мрачно ответила Женя. Она была не накрашена и потому казалась совсем девочкой. Глаза ее распухли от недавних слез.
Младенец в коляске смотрел на Лиду не мигая, и его взгляд был холодным, змеиным, хотя так говорить о беспомощных младенцах нельзя.
