мешочка на его шее посыпались золотые монеты, но было уже поздно), то, когда его хоронили, у гроба стояли прекрасная Софья и двое их детей. Детей Софьи и Генриха звали Андромаха и Агамемнон. Я иногда сомневаюсь, понимали ли они все, что Гомер уже умер. Может быть, и знали, но сомневались. Не так давно я видел этот клад в Москве, в Пушкинском музее. Во время войны он чуть не погиб под бомбами, но был спасен, вывезен в Москву, и, по непонятно каким соображениям, даже само его существование скрывалось. Что произойдет с этим кладом дальше, пока не ясно, да и не интересно. Может быть, он останется в России, где и обрел свое богатство почетный гражданин Санкт-Петербурга Генрих Шлиман, проживший в российской столице около двадцати лет. Может быть, вернется в Германию, в берлинский музей, куда их определил сам Шлиман, ставший за это почетным гражданином и этой столицы. Может быть, вернутся в Турцию, из которой Шлиман вывез эти сокровища совершенно незаконно, – правда, был суд, и он уплатил турецкому правительству компенсацию, так что это вряд ли. А может быть, они окажутся в Греции, моральное право которой на этот клад больше, чем у любого другого народа, – не знаю, самое главное то, что он есть и мы все о нем знаем. Тысячи лет прожили эти драгоценности, проживут и больше, а если опять пропадут, не поможет ли им великая любовь опять появиться на свет? Может быть, в этом главное назначение любви – открывать нам драгоценности, лежащие под землей и не видимые человеческому взору? Смотрите на мир внимательней, и если не увидите сокровищ – пусть любовь откроет ваши глаза! Так же, как открылись глаза у Софьи, когда она поняла, что этот эксцентричный пожилой человек не только ненормальный, но и гений. Спасибо ей огромное за то, что ее любовь позволила ей взять на себя все трудности общения с ненормальным. Зато радость общения с плодами трудов гения досталась нам всем. Но что они, гении, вообще могли сделать, если бы им, помимо проявления своей гениальности, приходилось бы еще шить, стирать и готовить, причем на все семейство! Умение ненавязчиво и тактично дать гениальности свободу и простор – это свой, отдельный вид гениальности. Но об этом – следующий рассказ.
МАРТИН ЛЮТЕР И КАТАРИНА ФОН БОРА Доктор Мартинус и господин Катарин
Скажите, как вы думаете: многое ли в жизни определяется детством, счастливым или несчастным, положением родителей, высоким или низким, да и своим общественным положением? Очень многие скажут – все, остальные скажут – почти все. И отрицать значение этого я не собираюсь, но не надо его и абсолютизировать – особенно когда в игру вмешивается любовь. Любовь по природе своей не терпит иерархий, она их ломает, причудливо меняет, превращает женщину нижайшего из мыслимых в обществе статуса во всевластную императрицу – вспомните Юстиниана и Феодору! Да и вообще, что хочет – то и делает. А если кто не верит, послушайте историю о девочке Катарине, которая родилась в 1499 году, предпоследнем году последнего столетия, когда еще все христиане Западной Европы были католиками.
Сама девочка Катарина, а если уж быть точнее, Катарина фон Бора была дочерью достаточно знатного дворянина. Где-то даже пишут, что он был барон. Но бароны ведь тоже бывают разные, бывает Маннергейм, а бывает и Мюнхгаузен. Отец ее к богатым баронам не принадлежал, да и обеднел до последней степени. Более того, это был как раз такой отец, которому его дети совершенно до в то время еще не изобретенной лампочки. Когда малышке Катарине было всего девять лет, ее мать умерла. Отец захотел жениться на другой. Зачем же ему дети от первого брака? Помеха, напоминание об, очевидно, не очень счастливом супружестве. И он решает проблему на корню: есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы… Не надо быть таким наивным, чтоб считать, что это выдумал Сталин. До него такие не находились, думаете?
Другое дело, что не изверг же он и не нарушитель строгих законов. Более того, он человек законопослушный и поступает по меркам того времени, может быть, даже высоконравственно. Он посвящает девочку Господу, отдает ее в цистерианский монастырь. Решает на всю жизнь судьбу девятилетнего ребенка, да еще и совершенно не разбираясь, желает ли этого сама девочка, подходит ли ей монашество как состояние духа. Но кажется, что у девочки не больше возможностей изменить свою судьбу, чем у куска мяса пройти через мясорубку и не выйти в виде фарша. В социальном плане все благополучно – монастырь уже устоялся в сознании ее современников как место, в которое можно сбагрить младших сыновей и дочерей, не совершая особого неприличия. Дело это не совсем бесплатное – монастыри часто требовали, так сказать, вступительный взнос. Но все равно кормить девочек и давать им приданое либо включать сыновей в дележ наследства выходило дороже, а рыночные механизмы быстро установили сумму, которая и заботливым отцам подъемна, и монастырям не обидна. В шестнадцать лет она принимает монашеские обеты и становится Невестой Христовой. Но хранить верность Небесному Жениху она хотя и намерена, но не очень- то и настроена. Она дочь своего времени, человек нравственный и ответственный, ей хочется поступать правильно и достойно, она ведет безукоризненную монастырскую жизнь – молится, трудится, подчиняется матери-игуменье. Но приходится ли ей это достаточно приятно, ложится ли на душу? Будьте уверены, нет.
А как раз в эти времена по всей Германии громко звучит проповедь Мартина Лютера. Как часто бывает, он не хотел быть еретиком – еретиком его сделали. Он всего лишь задавал несколько простых вопросов. Можно ли за деньги прощать смертные грехи? Важнее ли мнение римского Папы, чем Священное Писание? Можно ли продажу индульгенций сопровождать разнузданной и вульгарной рекламой? Проблемы вульгарности и разнузданности рекламы – тоже не творение наших дней. Церкви бы послушаться его, исправить эти явные ошибки, что в итоге ей и пришлось сделать, – всем было бы лучше, правда ведь? Церковь, может, и могла бы, а бюрократическая организация не может. Покушение на авторитет начальника есть преступление, вне зависимости от того, прав начальник или не прав. И на Лютера обрушиваются гонения – бестолковые и тупые, явно предписанные центральным аппаратом в Ватикане по образцам, устаревшим века тому назад. Да еще и без всякого знания конкретных местных условий, например уровня возмущения беззастенчивой торговлей индульгенциями, вообще вылезающей за любые представления о приличиях – всю Германию наводнили карикатуры вроде той, на которой разбойник покупает у монаха индульгенцию, а потом уже грабит его с полным сознанием своего права. Германские инквизиторы потирают руки и удовлетворенно заявляют, что уже сушат поленья для костра. Они даже не замечают, что почти вся Германия становится на сторону скромного доктора богословия, который думает о Папе настолько хорошо, что считает, что он и сам бы возмутился злоупотреблениями торговцев «священным товаром». Из-за их бизнеса только лишь в Германии демонстрируют мощи восемнадцати апостолов из двенадцати возможных – как же этому верить? Но если Папа это одобряет – как верить Папе?
Коснулось это и скромной монахини-цистерианки по имени Катарина. Взгляды Лютера восприняли и многие священнослужители. А согласно этим взглядам, монашество – вещь ненужная, монахи и монахини – бесполезные для общества люди, которым необходимо покинуть свои убежища для паразитов и зарабатывать на хлеб честным трудом, как все прочие. Монахини цистерианского монастыря даже обратились к Лютеру за советом: что им делать? Их новая вера требует отказа от монашества, а светские государи грозят им за это смертной казнью. Покинуть монастырь им непросто – если что, их будут удерживать силой. И Лютер, чтоб помочь им, идет на крайние меры. Уважаемый торговец Леонард Копп, продававший обители соленую селедку, въезжает туда накануне праздника Христова Воскресенья в 1523 году. Селедку он ввозит, а пустые бочки вывозит. Но в том-то и дело, что бочки были не пустые – в двенадцати бочках он вывез за монастырские стены двенадцать монахинь. Трое из них просто вернулись домой, остальные, пропахшие рассолом, но свободные, приехали в столицу Лютера Виттенберг. В городе живо обсуждали это неординарное событие, один студент даже написал своему приятелю: «Только что в город прибыл полный фургон монашек-девственниц, которые больше всего на свете мечтают выйти замуж. Так даруй же им, Господь, мужей, иначе будет худо!»
Лютер был ответственным человеком: он начал их пристраивать, кому подыскивать занятие, кого выдавать замуж. «А почему же он сам не женится?» – спрашивали его. Он ответил очень просто: «Не собираюсь я вступать в брак не потому, что камень бесчувственный, и не потому, что против своих же идей, а потому, что каждый день меня могут казнить как еретика – зачем же оставлять несчастную вдову?» А своему другу Спалатину он пишет: «Что говорят, что я не женат? У меня есть три жены, двух я отдал уже другим мужьям, а третью удерживаю левой рукой». Так он писал о трех монахинях, которых никак не мог пристроить. В итоге еще две вышли замуж. Сам Лютер однажды задумался – а не подойдет ли ему одна из этих монахинь, Ева фон Шенфельд? Пока думал, обстоятельства изменились, ее удалось пристроить, но Лютер даже не сильно горевал по этому поводу. Он жениться не собирался – его учение говорило, что это можно, но где в Священном Писании было написано, что это обязательно? Причем сейчас же?
А что Катарина фон Бора? Даже через два года после бегства она просто занималась домашним хозяйством Мартина Лютера. Она тоже мечтала о замужестве и даже обручилась с молодым дворянином из Виттенберга, но его родители были против брака с беглой монахиней, и в итоге он отказался. Лютер нашел ей еще одного мужа, некого доктора Глаца, но у нее было уже свое мнение. Она обратилась к сподвижнику Лютера доктору Амсдорфу и сказала: «Мне предлагают мужа, но он мне ненавистен. Скажите Мартину, что я выйду замуж только за него или за Вас». Понятно, что самого Амсдорфа она употребила в данном контексте только для «отмазки» – ни на какие его эмоции по этому поводу, кроме перепуга, она явно не рассчитывала. Она вполне четко выразила свое намерение – в конце концов, что ей было терять? По меркам того времени она была не просто перестарок, она была чудовищно стара и ни для какого брака не годна – подумать только, ей было целых двадцать шесть лет! А Лютеру тогда было сорок два. Шестнадцать лет разницы – сейчас ничего особенного, а тогда? Тоже, если мужчина старше – матриархата, оказывается, никогда и не было. Но что скажет Лютер?
Его отношение тем временем менялось – и к браку вообще, и к женщине, которая уже два года жила в его доме. Так сложилась судьба, что он как раз в это время отправился домой навестить своих родителей и увидел, в каком они горе из-за того, что их единственный сын – монах и род их не продлится. В итоге он находит целых три причины для брака: доставить удовольствие отцу, позлить Папу Римского и еще раз подтвердить верность своему учению перед мученической смертью. Появился еще один мотив: и так о нем и Катарине рассказывают всякие пакости, коль скоро они живут в одном доме, – так чего же зря страдать? Для Лютера типичным ответом на угрозу был не страх, а агрессия. Ах, вы подозреваете меня в шашнях с бывшей монашкой, которая заботится о моем быте? Так я и подтвержу ваши подозрения и окажусь ни в чем не виноватым, подавитесь! И в июне 1523 года его коллега Буненхаген венчает их – брак заключен.
Лютер стал женатым священником, как и положено протестанту, но строжайше запрещено католику. Жизнь их вначале не была легкой, вплоть до того что они испытывали даже нужду. Лютер тогда даже купил токарный станок и научился резьбе по дереву, чтобы в случае чего хоть так прокормить семью. Жить ему приходилось только на скромное профессорское жалованье, назначенное саксонским курфюрстом. Сам Лютер в этом плане был настолько щепетилен, что категорически отказывался брать вознаграждение за свои проповеди, хотя многие гораздо менее популярные проповедники прекрасно жили на свои гонорары. Более того, он категорически отказывался брать хоть бы грош в качестве гонорара за публикацию своих сочинений, а ведь больших тиражей, чем он, во всей Германии не обеспечивал никто, и огромное количество издателей озолотились, печатая его труды. Так что оказалось очень кстати, что его знатные покровители даровали ему и старое здание распущенного монастыря, и кусок земли при нем, да и денег подбросили. Вот так и началась его семейная жизнь…
До женитьбы Лютер вел типичную жизнь холостяка с катастрофическим бытом. Современный врач-гигиенист, наверное, просто разрыдался бы, глядя на его постель – по собственному признанию Лютера, она не перестилалась год и была пропитана потом. Какая жена согласится спать с мужем на такой постели? Появилось чистое белье, да и не только оно – откуда-то взялись съедобная еда, нескрипучая мебель, открывающиеся окна, закрывающиеся двери и кастрюли без дыр. Впрочем, замужество принесло и более удивительные вещи. «Ко многому нужно привыкнуть, – жаловался Лютер, – просыпаешься утром и видишь на подушке пару косичек, которых там раньше не было». А потом он обнаружил, что его жена – человек достаточно властный и решительный. Во всяком случае, домашнее хозяйство она вела твердой рукой, окапывала деревья, ухаживала за скотиной, создав у него дома не только быт, но и достаток! Очевидно, не зря Лютер называл ее в шутку «майн герр Кэте», «мой господин Катерин», – характер у нее был мужской. Не менее часто он ее называл не Кэти, а Кетте, что по-немецки значит «цепь»! Женатые мужчины все одинаковы, будь они хоть трижды основатели новых религий.
Проблем было много. Лютер был откровенно немолод, да и она – не молоденькая девушка. Многие вещи в том излишне целомудренном столетии им пришлось постигать на собственном опыте. Масса протестантских священников, столкнувшихся в зрелом возрасте с проблемами, которые у подавляющего большинства прочих мужчин в юности разрешились сами собой, обращалась к Лютеру с вопросами, с которыми в наше время ходят только к сексологу. Откуда в те времена сексологи – их бы на костре сожгли после первого же приемного дня! Например, многие интересовались у Лютера, насколько часто позволено интимное общение – вдруг выйдет слишком много и здоровью будет вред? Лютер не оставил эти важные просьбы без внимания. Кто-нибудь видел коврики с изречениями, часто в рифму, которые вешают в Германии над кроватью? «Как постелешь – так и поспишь», «Каков человек – такую ему и колбасу жарят», «Две вещи управляют человеческими поступками – любовь и выпивка», «Кто захочет закопать правду – тому понадобится слишком много лопат», «После еды ты должен постоять или сделать тысячу шагов», «Лучше десять завидующих, чем один сострадающий», «Хорошо прожевал – наполовину переварил»… Вот такие немудрящие афоризмы, основы жизненного опыта простого немецкого обывателя. Одна из самых популярных надписей этого рода гласит: «Два раза в неделю не вредят ни тебе, ни мне». Это Лютер сказал – очевидно, на основании собственного опыта. Что ж, немцы все-таки северный народ – может, им так и нормально. Да и вообще, с этими проблемами Лютер и Кэти явно справились. Трудно называть ее красивой женщиной, но какое-то обаяние в ней, безусловно, было. В семье Лютер находил и покой, и уют, и ласку. Целых шесть детей благословили их союз. Две дочки, к сожалению, умерли, четыре сына дожили до вполне преклонных лет. Кстати, третий сын стал известным в свои времена врачом. Католический биограф Лютера цедит сквозь зубы: «По крайней мере, отрадно, что никто из них не принес семье никакого бесчестья» – видно, что это его огорчает. Но это явное преуменьшение. Лютер обожал детей, с удовольствием возился с ними каждую свободную минуту, рассказывал им различные интересно-сти, а рассказчик он был блестящий. Он мог быть достаточно строгим отцом – как-то раз он три для отказывался простить сына, хотя и виновного, и вся семья умоляла его об этом. Но сам он всегда говорил, что рядом с розгой должно лежать яблоко.
Конечно, без сложностей не обходилось. Катарина осмеливалась возражать мужу; когда он много говорил за столом, она могла сказать: «Доктор, отчего бы Вам не помолчать и не поесть?» Однажды он не выдержал и заорал: «Я мечтаю только о том, чтобы женщины, прежде чем открыть рот, повторяли про себя „Отче наш“!» Хозяйственная Катарина вмешивалась в вопросы, которые не совсем касались дома и семьи – во всяком случае, по мнению ее мужа. Когда она попробовала заговорить о том, что со студентов, которые приходят к Лютеру в дом и записывают, что он скажет во время застольных бесед, можно было бы брать за это плату, ее обычно снисходительный супруг по-настоящему вспылил. Лютер говорил, что терпения требуют «мои отношения с Папой, еретиками, семьей и Кэти». Знаменитое немецкое перечисление четырех вещей на букву К, о которых женщина может думать – Kirche, Kuche, Kleider, Kinder (церковь, кухня, платья, дети), – не лю-теровская формулировка, но она достаточно в русле его идей. От феминизма Лютер, разумеется, был предельно далек и со свойственной ему грубостью любил повторять, что у женщины такая широкая задница, чтоб она на ней сидела, оставаясь дома, а не бегала, где ей вздумается.Но Лютер всегда четко сознавал и вслух говорил, что с женитьбой
