Ален стиснул зубы: у него дрожал подбородок. В конечном счете, противостоять Шарлю оказалось труднее, чем он думал.
– Если бы мой отец был здесь… – начал он.
– Возможно, но твой отец мертв.
Судя по холодности тона, это не особо трогало Шарля. На этот раз Ален потерял почву под ногами и не знал, что возразить. На смену самоуверенности вдруг пришло непонятное чувство неловкости. Какое-то давнее, расплывчатое воспоминание о Шарле пробудилось в его памяти, но требовательный голос дяди вернул его к реальности.
– Итак, – настаивал он, – если я правильно расслышал, у тебя есть планы? Так расскажи о них!
– Я хотел бы жить в Валлонге.
– В Валлонге? Прекрасно! Так тебя интересует профессия сторожа? И ты готов лишить работы хорошего человека? Бедный Ферреоль, он тебя благословит!
– Шарль, я не шучу, я изучал вопрос и…
– Так вот то единственное, что ты изучил!
– Шарль, пожалуйста…
Они снова обменялись долгими взглядами. Золотистые глаза Алена умоляли, и это было неожиданно.
– Оливковые деревья, – тихо продолжил он.
– Вот как?
– Которые посадила бабушка…
Нахмурившись, Шарль ждал продолжения и ничего не понимал. Он помнил только, что иногда мать рассказывала, как в начале века уговорила Анри купить земли, прилежащие к владениям, и посадить там оливковые и миндальные деревья. Фантазия новобрачной, которая хотела выглядеть практичной. Потом управление этим хозяйством доверили арендатору. С тех пор Шарль не знал, что стало с участком.
– Я собрал сведения, мне помог учитель географии. Это очень рентабельная культура. Конечно, там надо будет привести все в порядок, кое-что пересадить. Ты знаешь, что оливки плодоносят с четырех лет? У нас по большей части разновидность агландо[7] – это для масла, и немного салоненка[8] – это для стола…
– Что ты мне рассказываешь? – перебил его Шарль. – Для начала, кто сейчас ими занимается?
– Никто. Все в запустении, урожай не собирают. Во время войны там все растаскивали. Я туда часто ходил…
Изумленный Шарль откинулся в кресле, положив ногу на ногу.
– И что ты думаешь делать с этими оливками в свои шестнадцать лет?
В его вопросе не было иронии, а только огромное удивление. Ален смутился.
– Выращивать… Надо увеличить площади, сейчас многим людям нужны деньги, земля там недорогая, так, что я подумал…
– Ты о чем-то подумал? Ты называешь это думать? Это, Ален, все твои амбиции? Быть крестьянином?
– А почему нет? Если это слово тебя коробит, можешь с тем же успехом говорить «землевладелец». Чтобы ты позволил мне жить в Валлонге, я должен объяснить, каким образом хочу извлекать пользу из земель! Они нам ничего не будут стоить и даже принесут доход.
– Ты бредишь! – взорвался Шарль. – Ничего более нелепого не слышал!
Он резко поднялся, решив, что их дискуссия становится гротескной. Походив туда-сюда, он остановился перед Аленом, возвышаясь над ним всем своим ростом.
– Бог мой, и что же нам с тобой делать?
– Мне нечего делать в лицее и в университете, клянусь тебе! – ответил Ален. – И, кроме того, Валлонг не тебе принадлежит, поэтому решать будет бабушка.
Не исключено, что Клара найдет идею интересной: никакая фантазия не могла застать ее врасплох. Для членов семьи она была готова на все, в том числе пренебречь условностями. Иначе Ален очень скоро превратится в неуправляемого юношу, и Шарль это понимал.
– У тебя в самом деле страсть к земле? – медленно спросил он.
– Да! К просторам, к солнцу… Здесь я умираю со скуки, я ненавижу Париж. Дай мне уехать.
– Но сейчас это невозможно, ты сам прекрасно понимаешь. Ты еще слишком молод.
– А когда же? До какого возраста ты будешь тиранить меня?
– Будь добр, не употребляй слов, смысл которых тебе неизвестен, – невозмутимо ответил Шарль. – Ты всегда был избалованным ребенком. Привилегированным. Ты, наверное, заметил, что люди до сих пор стоят в очереди у хлебных магазинов? Что везде забастовки, хроническая правительственная нестабильность и ежедневное повышение цен? Что мы переходим из одного кризиса в другой, что курс франка падает? И, кроме того, мы воюем в Индокитае? Так что твои оливки подождут, пока в твою голову не попадет хоть что-то!
Произнеся последнюю фразу, он почувствовал ее двусмысленность. Эдуарда похоронили всего лишь три года назад, и Ален, может быть, до сих пор страдает.
– Сделай разумное предложение, – сказал Шарль. – Что-нибудь, на что я соглашусь, и чего не будут
