– Я тебя пугаю? – почти шепнул Жан-Реми, прижимая его к себе.
Он знал противоречивую натуру Алена, его бунты и порывы, его неровный характер, который с таким трудом принял. Он также знал, что юноша не боится никого, кроме разве самого себя. Жан-Реми придержал его рукой, почувствовав, что он напряжен и готов убежать. Три года назад художник избегал этого семнадцатилетнего мальчишки, а тот делал все, чтобы попасться ему на глаза. А однажды застал его погруженным в созерцание картин; мальчик был немного смущен, что вошел без приглашения. Во время последующих встреч они ограничивались разговорами об искусстве; он навел справки об Алене, его семье и странной ситуации: мальчик жил один. Для людей вроде Морванов предоставить самому себе одного из наследников в огромном владении казалось немыслимым, но это было так: мальчик не только наслаждался невероятной свободой, но, кажется, даже управлял процветающим хозяйством. Какое-то время Жан-Реми надеялся, что сможет ограничить их общение просто дружбой, потому, что был осторожен, несмотря на сильное влечение. Но Ален был слишком упрям и слишком пылок, чтобы позволить держать себя на расстоянии. У него была огромная потребность в любви, нежности, и ему хотелось разговаривать, слушать, познавать. Таких странных мальчиков Жан-Реми еще не встречал, и он был первый, кто занял такое важное место в его жизни. Разлуки с Аленом превращались в пытку, хотя решение не встречаться во время приездов Морванов было неизбежно. Через несколько месяцев Ален уже достигнет совершеннолетия и все равно продолжит приходить к нему тайно, непредсказуемый и требовательный, иногда агрессивный, иногда робкий.
– Если хочешь, возвращайся в Валлонг, – охотно предложил Жан-Реми.
Он чувствовал, как юноша расслабился и покачал головой.
– Нет… Я долго ждал этого момента, я хочу остаться с тобой до рассвета. Я так решил.
За три года Жан-Реми и думать забыл о том, что их встречи неизбежно приведут к этому. Но некоторые моменты стоили риска, и ему уже не было страшно. Он охотно пожертвовал бы успехами, карьерой художника, социальным положением и даже свободой, лишь бы снова услышать эти слова, заставившие его вздрогнуть: «Я хочу остаться с тобой».
V
Шарль сидел за столом и подписывал бумаги, которые подавала склонившаяся над ним Мари. Она заметила несколько седых волосков у него на висках, но это ничуть не уменьшало его привлекательности, скорее, наоборот.
– Уже поздно, тебе пора идти, – надевая на ручку колпачок, сказал он.
Уже полтора года Мари работала с ним, и он всегда был с ней предупредителен. Стоило ему заметить ее усталость или беспокойство из-за детских болезней Сирила, и он тут же отпускал ее домой. Он защищал Мари и ее ребенка, сам того не сознавая, словно пытался оправдаться перед собой за то, что не смог уберечь Юдифь и Бет.
– Сегодня был удачный день, Шарль, – улыбнулась она.
Этим утром неожиданно для многих был оглашен оправдательный приговор его подзащитной в громком процессе. Еще одна блестящая победа Шарля; из Дворца правосудия он вышел в окружении толпы журналистов.
– Ловко ты вчера заморочил голову присяжным… Они совещались несколько часов!
– Заморочил голову? – переспросил он. – Мари, я никого не обманывал, я ни секунды не сомневаюсь, что она невиновна и не заслуживала смертного приговора. Не забывай, все сомнения в пользу осужденного. Мари только пожала плечами: скромность Шарля растрогала ее. Вчера он был так великолепен, что во время его речи в зале суда стояла тишина.
– Пресса расхваливает твое выступление: «виртуозно, необыкновенно, великолепно»!
– Не все так думают, – со скептической гримасой заметил он.
Достав из мусорной корзины газету, Шарль показал ее Мари.
– Читала это? «Если Шарль Морван-Мейер будет и дальше манипулировать присяжными благодаря своему неоспоримому актерскому таланту, то число оправдательных приговоров будет расти не в арифметической, а в геометрической прогрессии. Вчера в суде присяжных, превратив зал суда в театральные подмостки, велеречивый адвокат склонил чашу правосудия в пользу подсудимой».
Мари расхохоталась, настолько лживыми показались ей эти слова. Вчера, как и все, она слушала его с раскрытым ртом. Слушала, и училась, и, конечно же, любовалась Шарлем: произнося речь, он очень оживлялся. Жестко выстраивая аргументы, обращая внимание на детали, он сеял сомнения. Его речи были образцом безупречной логики. Он подбирал нужную интонацию, без всякой высокопарности, играл на всей гамме чувств. Он пункт за пунктом опровергал обвинение, как будто раскрывая очевидную истину, и все понимали, что именно так произошло на самом деле. Даже самые рьяные противники признавали его редкий ораторский талант. Присутствуя на процессе, Мари не переставала восхищаться Шарлем. Она не смела сравнивать себя с ним, хотя изо всех сил старалась стать хорошим адвокатом.
Стоя позади кресла, Мари помедлила, разрываясь между желанием побыть с ним и необходимостью бежать к своему малышу. Сирил был славным ребенком, она им гордилась: он уже начал ходить и лепетал первые слова.
– Мари, тебя ждет Сирил. Иди быстрей!
Шарль ласково улыбался. В конторе было жарко, он снял пиджак и галстук. Выигранный процесс не мешал ему приняться за работу, как будто нельзя было позволить себе хотя бы пару часов отдыха. Едва касаясь, Мари поцеловала его в щеку.
– До завтра, Шарль.
Наступит день, когда ей придется выпорхнуть из-под дядиного крылышка, покинуть тепличную атмосферу конторы мэтра Морвана-Мейера и самой устраивать свою жизнь. Дух независимости толкал ее на это, но расставаться с Шарлем она не хотела и до сих пор не могла избавиться от двойственных чувств к нему. Пытаясь отвлечься, она часто встречалась по вечерам с молодыми людьми своего возраста, но ей они казались бесцветными.
Прикрыв обитую дверь кабинета, Мари приготовила документы, которые уйдут с завтрашней почтой, и надела лисье пальто – подарок Клары на Рождество. Милая Клара! По-прежнему несгибаемая, она с
