год усилий, чтобы после случки кобылы родился жеребенок, которому, возможно, предстоит стать победителем. Труд, сравнимый с работой муравья, с незначительной долей случая и существенной — удачи. Уверяю тебя, я почти ничего не понимала в их разговорах, но обожала слушать, когда он с такой страстью объяснял что-то. Любой другой на его месте начал бы бояться лошадей, ты так не считаешь? А он жил только этим, всегда… Передай, будь добра, мою сумочку.
Аксель протянула ей сумку, догадавшись, что сейчас Грейс вынет оттуда загадочный футляр из выцветшего бархата.
— Ты наверняка задавалась вопросом, что в этой коробочке, правда?
Она аккуратно открыла футляр и несколько минут разглядывала его содержимое. Аксель видела, что Грейс несколько раз сглотнула, пытаясь сдержаться.
— Я знала, — вздохнула она. — Держи, взгляни.
На крошечной шелковой подушечке неожиданно ярко блестело колечко. Оно было из белого золота или платины, со скромным сапфиром на шести лапках. Это было не какое-то необыкновенное украшение, скорее наоборот.
— Мне нужно его надеть, — прошептала Грейс.
Она сняла с безымянного пальца левой руки роскошный бриллиант и без труда надела кольцо.
— Подумать только, руки-то у меня не изменились…
Положив бриллиантовый перстень в футляр, она отправила его в свою довольно экстравагантную сумочку.
— Как мне хотелось носить его всю жизнь! Но я вернула это кольцо Бену, а он хранил его более сорока лет.
Она подняла голову и пристально посмотрела на Аксель.
— Ты хочешь узнать, что произошло?
— Да.
— Очень кстати. Мне чертовски хочется об этом рассказать!
Пока Грейс ела бутерброд с семгой, Аксель позаботилась о том, чтобы подлить шампанского.
— Когда я повстречала Бенедикта, мне едва исполнилось двадцать лет. Отец, обожавший бега, привел меня в Аскот — потрясающий ипподром возле Виндзора. Я помню все до мельчайших подробностей… В тот день была чудесная погода, на мне было легкое платье и какая-то невероятная шляпка. Друзья представили нам братьев Монтгомери, чья фамилия была известна благодаря Гасу. Джервису было двадцать восемь, за плечами у него была блестящая учеба в Оксфорде, он был хорош собой, словом, светский молодой человек. Он весьма понравился моему отцу, для меня же существовал только Бенедикт. Увидев его, я была поражена, словно молнией! Те, кто считает, что такого не бывает, не знают ни того, о чем говорят, ни того, что теряют! Разумеется, Бенедикт не интересовался мной, но он из вежливости поддерживал разговор, и я узнала, что он женат, что у него двое сыновей, что он живет во Франции, под Парижем, где тренирует скакунов. Конечно, слово «женат» должно было погасить даже малейшее желание завоевать его, будь я девушкой благоразумной, но, к сожалению, я такой не была. В тысяча девятьсот шестьдесят пятом году развод был чем-то вопиющим, противоречащим добрым нравам — во всяком случае, в том обществе, к которому принадлежала я. Еще один пример запретного плода… Зная отца, я пустила слух, что Джервис мне небезразличен, и во время пребывания братьев Монтгомери в Лондоне мы много раз их принимали. Когда я с высоты прожитых лет думаю о происходившем, то понимаю, что нужно было быть безумной, чтобы так действовать. Я бросилась Бенедикту на шею не рассуждая, не колеблясь, не испытывая ни малейших угрызений совести. Чтобы понравиться ему, я делала все, что было в моей власти, и даже больше. Я чувствовала, что и он ко мне неравнодушен. И от встречи к встрече он поддавался моим чарам все больше. В тридцать четыре года он еще не испытал яркого любовного чувства. Женившись очень рано, он уже был несколько пресыщен супругой и не слишком-то понимал в любви.
Грейс остановилась, чтобы перевести дыхание, отпить немного шампанского и улыбнуться Аксель. Она с явным удовольствием вспоминала о тех далеких событиях и могла бы говорить о них всю ночь.
— Не томи меня, — попросила Аксель.
— Это я в тот момент томилась! Я думала о Бенедикте день и ночь, каждую секунду, я была очарована. Но он должен был уезжать, возвращаться во Францию: отпуск заканчивался, его ждал Гас. Тогда я организовала уик-энд в нашем имении в Саффолке. Отец был счастлив — он по-прежнему считал, что мне нравится Джервис, — и охотно пригласил их обоих. Это был мой последний шанс, и я его не упустила. Я постучала в дверь Бена в два часа ночи, проскользнула к нему в постель и… Боже мой, какая ночь! Откровенно говоря, дорогая, все счастье моей жизни заключено в той волшебной ночи. — Похоже, она наконец осознала, что говорит, и смутилась. — Я не должна была тебе об этом говорить?
— Конечно же, должна!
— Хорошо… Я ушла на рассвете, до того как ему принесли поднос с чаем. Бенедикт был потрясен, хотел меня удержать, задавал множество вопросов… А я, я чувствовала, что потеряла надежду, и была готова выброситься в окно! Видишь ли, я была красивой и совершенно безумной. Когда Джервис и Бен уехали, я даже хотела обо всем рассказать отцу, чтобы он что-нибудь придумал — добился развода Бенедикта или еще что-нибудь, но удержалась, потому что отец меня наверняка бы убил. С нравственностью он не шутил, а я была его единственной дочерью. Я стала писать Бенедикту, всегда что-то нейтральное, на случай, если письмо попадет к его жене, но Бен не отвечал. Несколько недель я сходила с ума от тоски, а потом в один прекрасный день обнаружила, что… беременна.
Аксель в изумлении уставилась на бабушку.
— Ты льешь из бокала себе на юбку, дорогая, — заметила Грейс.
— Беременна? — переспросила Аксель, поднимаясь.
Неуверенными шагами она дошла до ванной комнаты.
Глянув в зеркало, Аксель обнаружила, что несколько бледна и, прежде чем заняться пятном на юбке, плеснула водой себе в лицо. Когда она возвратилась в комнату, Грейс звонила администратору, чтобы заказать еще одну бутылку и новое блюдо — с петифурами[9].
— Если ты выпила слишком много, можешь поспать несколько часов здесь, у меня, перед тем как отправиться в Мезон-Лаффит.
Они помолчали, ожидая коридорного, который появился через пять минут. Как только он вышел, Аксель снова устроилась в кресле рядом с кроватью.
— Итак, беременна… — произнесла она низким голосом.
— Да.
— Кэтлин?
— Да. Но я еще не знала, что это будет девочка! Такая чудесная девочка… Короче говоря, я нашла в себе смелость позвонить Бенедикту и сообщить ему об этом.
— Что он сделал?
— Что, по-твоему, он должен был сделать? Он сказал, что не оставит жену и сыновей. Я с большим трудом приняла его решение, но в конце концов убедила себя, что он меня не соблазнял, он не стремился к тому, что произошло, за случившееся несла ответственность я — я почти насильно влезла к нему в постель. Я проплакала весь уикэнд. Видя меня в таком состоянии, мой отец взял быка за рога, вызвал Джервиса и настоял, чтобы тот объявил о своих намерениях.
— Боже мой…
— Да, не правда ли? Какое невероятное недоразумение! Джервис был как всегда неотразим и, разумеется, попросил моей руки, которую отец ему немедленно отдал.
— Но это безумие! Грейс, как ты могла согласиться?
— Меня устраивало иметь отца для ребенка, а также быть уверенной, что Бенедикт не исчезнет из моей жизни.
— Ты его по-прежнему любила?
— Еще больше.
— А Джервис ни о чем не догадывался?
— Не знаю. Он не выглядел раздосадованным, прекрасно вел себя, улыбался и попросил брата быть свидетелем. Я захотела, чтобы свадьбу сыграли немедленно, и это списали на каприз избалованной единственной дочери. Во время нашей краткой помолвки мы с Джервисом отправились во Францию. Я
