мне эту картину, я думаю, что буду с удовольствием смотреть на нее каждое утро.
Пораженный Жан‑Реми помолчал. А затем ответил срывающимся голосом:
— Если ты думаешь смотреть на нее с удовольствием, я напишу ее со страстью. Мне, конечно, не хватает скромности, но я должен суметь сделать настоящий шедевр для тебя, мне стоит только попросить себя!
У него была такая горечь в голосе, что Ален отстранился настороже.
— О, не уходи, только не сейчас, когда сказал мне комплимент, это не так часто случается!
С разочарованной улыбкой он снова посмотрел на картину, потом продолжил:
— Я достаточно знаю твои вкусы, чтобы написать такую картину, какую ты желаешь… Это будет легко, потому что ты ее хочешь, это тут же придает мне гениальности. Зато когда ты приходишь сюда и смотришь на мои картины, не видя их, я спрашиваю себя, не сменить ли мне профессию! Единственная проблема в том, что я не умею делать ничего другого…
Он глубоко вздохнул и отвернулся.
— Жан, — тихо сказал Ален, — что с тобой? Я пришел только для того, чтобы тебя…
— Ах, нет! Один раз ты можешь не просто проходить мимо. Или исчезни лучше. Я так больше не могу, я сойду с ума!
Он сделал три нерешительных шага к середине комнаты, остановился, опустил голову. Немного обеспокоенный, Ален смотрел на него не двигаясь.
— Знаешь что? — пробормотал Жан‑Реми после долгой паузы. — Если бы ты не вошел сюда, когда тебя не приглашали, скоро будет тридцать лет, то может, я был бы еще местным художником, одаренным, но не больше. Ты меня… возвысил. Надо любить, чтобы творить, иначе останешься посредственностью. Я считаю, что мой талант это ты. Талант эпизодический и легко испаряющийся, как ты. Но наконец, я многим тебе обязан. По случаю, спасибо за все!
Ален не мог не заметить агрессивности интонаций, и сверх того, он ненавидел такого рода признания.
— Ты выпил? — ограничился он вопросом.
— In vino Veritas [Истина в вине (лат.).], нет? К тому же я собираюсь продолжить…
Он исчез в кухне, откуда вернулся через минуту со стаканом в руке.
— Если ты что‑то хочешь, угощайся, но я представляю, что ты торопишься в Валлонг. Винсен, конечно, будет спать там сегодня ночью, и ты захочешь подышать с ним одним воздухом!
Последняя фраза достаточно удивила его самого, так что он резко замолчал. Он сделал глоток, не глядя на Алена, готовясь к худшему, однако ничего не произошло. Когда он набрался смелости и взглянул в сторону мольберта, он убедился, что Ален был погружен в картину.
— Мне очень жаль, — сказал он тихо, — сегодня вечером я очень плохая компания…
Вместо ответа Ален пошевелился и приблизился к нему. Он взял из его рук стакан со словами:
— Я приготовлю ужин. Я принес барабульки, хочешь?
Когда он пошел на кухню, Жан‑Реми в замешательстве проводил его взглядом.
Магали аккуратно приподняла простыню над Шарлем, который спал с большим пальцем во рту, потом выпрямилась.
— Он такой милый, — прошептала она. Потушив лампу, оставив только ночник, она подошла к Винсену, стоявшему на лестничной площадке.
— Ты, должно быть, умираешь от голода! Но ведь сначала надо было заняться им… Я думаю, мы образцово‑показательные дедушка и бабушка!
Ее смех был веселым, бежевый костюм безупречным, ее волосы были очень элегантно подняты вверх. Он пропустил ее вперед и пошел за ней по винтовой лестнице.
— Я сделала ограждение, поставь его на место, я не хочу, чтобы он мог упасть…
— Он будет спать до утра, не теряй рассудок!
— Я? Ты себя видел?
Она снова засмеялась, он почувствовал себя глубоко несчастным. Почему им понадобилось столько времени, чтобы снова начать понимать друг друга? Почему она смогла найти себя только вдали от него? Без него?
— Магали, — нежно сказал он.
На пороге кухни она повернулась, вопросительно взглянув на него.
— Я не могу остаться здесь на ночь? У тебя нет комнаты для гостей?
— Нет. Я приготовлю тебе ужин, а потом одолжу свою машину, чтобы ты вернулся в Валлонг.
— Но я…
— И если завтра утром ты наберешься смелости, то навестишь Виржиля в овчарне.
После трагедии он не встречал своего сына. Единственный раз они общались по телефону, когда Винсен ограничился тем, что передал ему требования Мари и объяснил, как он собирается ей противостоять. После этого звонка он лаконично сообщил, что все улажено.
— Ты думаешь, он не ценит то, что ты для него сделал? — настаивала Магали. — На самом деле он страдает от этой истории! Без Алена он давным‑давно свалился бы. Я тебя знаю, я знала, что ты будешь его защищать, но он считал наоборот и окончательно от этого растерялся.
— О чем он думал?
— Он думал, что ты его не любишь, что ты считал его недостойным с того дня, как он провалился на экзаменах. И даже намного раньше…
— Это ложь!
— Да, Винсен, согласна, но скажи ему это сам.
— Я думаю, он должен сделать первый шаг. Ты не хочешь слышать о деньгах, ни о чем, я не буду тебе навязывать рассказ о том, что мне пришлось сделать, чтобы вырваться из когтей Мари!
— Это должно быть дорого тебе обошлось? Она не из чувствительных…
— В данном конкретном случае я действовал, как она. Но я на самом деле был связан по рукам и ногам. Это Сирил пошел на сделку благодаря Тифани.
— Какой ценой?
— Моя часть недвижимости в конторе обеспечивает им пожизненную ренту. И по окончании их учебы они будут знать, куда идти! Я сделал им обоим передачу права, которую я оплатил, теперь я должен подумать о Лукасе, чтобы не обделить его из‑за дурачеств его брата!
— Ты все еще злишься на него, как я вижу, — вздохнула она. — Ты знаешь, что ему никто и знака не подал уже полтора года? Ни Поль, ни Лея… Даже Даниэль, и это его дядя. Лукас очень хотел бы, но Тифани ему помешала, она очень злопамятная! Вы его на самом деле выгнали из клана? Сначала, понятно, но всему есть свои пределы.
— Предела он достигнет в тот день, когда осмелится появиться перед Сирилом и Тифани.
После таких аргументов она опустила голову. Она сама никогда не осмеливалась затронуть эту тему со своей дочерью, она не могла обвинять Винсена в трусости, он боролся.
— Не будем больше спорить, — согласилась она, — ты здесь не для этого. Что тебе хочется, рыбу или баранину?
— Что дольше всего готовится.
Она была ошеломлена. Ей понадобилось некоторое время, чтобы понять, что он сказал, после чего ее лицо осветилось широкой улыбкой.
— Ты пытаешься меня обаять?
— Если позволите, да.
— Пойдем, — сказала она, протягивая ему руку, вдруг очень веселая.
Она хотела повести его, но он помешал ей двинуться, притянул к себе. Он медленно нашел заколку, которая держала ее пучок, и освободил длинные, цвета красного дерева волосы, где не было заметно ни одного седого волоса.
— Ты великолепна, не стареешь. Ты продала душу дьяволу?
— Я веду простую жизнь, я не гонюсь за властью и почестями, и вот я достигла равновесия, все очень просто.
— Это камень в мой огород? Я люблю свою профессию, я всегда ее любил.
