моя подруга пригласила меня на частный просмотр фильма Жозе Беназефа, основоположника французского порно. Во время просмотра я восклицала: «Что это за фильм? Они же не по-настоящему занимаются любовью, это вранье, ведь ничего не происходит!» До этого я никогда не видела Беназефа, а оказалось, что он сидит рядом со мной. Ледяная реакция. Моя подруга заволновалась, предполагая, что моя карьера на этом кончилась, не успев начаться, хотя мне на это было наплевать. Она попыталась устранить неловкость и наладить наш контакт. Мы с ним все-таки встретились, и все прошло хорошо. Беназеф оказался очаровательным человеком; иногда на площадке он был отвратителен, но я считаю, что это его защитная реакция, чтобы скрыть природную застенчивость. До этого я никогда не считала, что снимаюсь в кино профессионально, даже когда мне платили 5000 франков за пять дней съемки. С Беназефом я снялась в «Похотливой вдове», «Развращенной горничной» и в других глупостях подобного рода. Но я была сильно разочарована, так как настоящих любовных сношений там не было. Была просто имитация любви, и это повергло меня в грусть. Если я согласилась сниматься в этом жанре, то я сделала это не ради денег, но для того, чтобы найти новый источник наслаждений.
Я хорошо уяснила себе, что порнографическое кино во Франции неинтересное и убогое. В этом жанре кино самая большая плотность глупости на квадратный метр. Конечно, есть прекрасные ремесленники, честно делающие свое дело, и хорошие постановщики, которые не стыдятся поставить свою подпись под своими произведениями. Но совершенно беспросветными представляются мне случайные проститутки, ставшие порнозвездами, а также бедные служащие, получающие в своих бюро за восьмичасовой рабочий день 2500 франков в месяц – зарплату, которую они могут заработать за два или три дня съемок. Предоставляю читателю оценить атмосферу, царящую на съемках фильмов, основой которых должна стать любовь, а воссоздающие ее трудятся, как будто они на заводе, и в то время, когда они раздвигают ноги, думают только об одном – чтобы поскорей покончить со всем этим.
У девушек, которые приходят сниматься в порнокино, – мировоззрение подмастерьев. У них нет никакой индивидуальности, никакой инициативы, они только и ждут, чтобы режиссер сказал им: «Поверни голову так, раздвинь ноги так» и т. д. Некоторые отказываются идти до конца во имя своей дальнейшей карьеры. Эти особы с ампутированной корой головного мозга взяли за идеал Элизабет Тейлор – и вот результат: с постепенным воцарением на экране настоящей порнографии они становятся не нужны. И сегодня железный закон кино под грифом «X» гласит: или ты развратна по-настоящему, или ты без работы.
Теперь я много снимаюсь: «Секс, который говорит», «Сахарная проститутка» и другие, снятые по достаточно инфантильным сценариям, но уже имеющие особый отпечаток изысканности. Продюссеры и постановщики меня знают: некоторые считают меня сексуальной хищницей, фанатичным монстром и меня боятся.
Каждый раз, когда я предаюсь разврату перед камерой, они стыдливо опускают глаза. Я думаю, что когда-нибудь заставлю этих деликатных режиссеров по-другому смотреть на жизнь. Работая под светом юпитеров: я иногда бросаю на них влекущие взгляды, но не знаю, смогут ли они оценить их. Каждый раз, когда режиссер звонит мне, приглашая сниматься в новом фильме, я всегда спрашиваю его, есть ли у него актер, с которым мне было бы интересно заниматься любовью. Подобные вопросы задаю только одна я, ведь только я одна из всех актрис порнокино утверждаю, что люблю жуировать перед камерой. Техническая группа это знает, за это они меня уважают, и у нас превосходные отношения. У меня всегда спокойная совесть. Для оператора основной задачей является хорошо разместить объект в кадре – будь то половые органы, бедра, грудь, – ему все равно. Я люблю профессионализм и недолюбливаю комплексующих молодых постановщиков, под псевдонимом снимающих картины, которые принесут им много денег. И что уж такого стыдного, наконец, в порнокино – ведь это только отражение реальной жизни.
Я заметила, что, если в фильме представлен половой акт типа семейного, мы страстно дышим, стонем от восторга – все это воспринимается как норма. Но если разыгрываются сцены садомазохизма, зоофилии или геронтофилии, люди приходят в ярость. Однажды во время сцены с Яном, моим голландским рабом, ставшим моим постоянным партнером, какой-то старый кот, неоднократно ходивший смотреть меня в кино, ринулся ко мне: «Вы больны, и, если вы не прекратите заниматься этим, я засажу вас в психушку». Этот рогоносец ничего не понял, перепутал садомазохизм с насилием над личностью. Еще один пример человеческой ограниченности и даже расизма. Я знаю шестидесятилетнего актера, Роберта Лержа, который очень элегантно играл в порнокартинах и даже сцены эрекции выходили у него очень благородно. Однако под предлогом того, что это почти старик, многие девушки испытывали к нему отвращение и отказывались сниматься с ним. Я считаю, что у них просто сыр вместо мозгов.
Надо было увидеть и почувствовать атмосферу, которая царила на площадке, когда начали снимать первую французскую порноленту с демонстрацией любовного акта между женщиной и собакой. Я знаю, что отныне в антологии французский кинематографии появятся эссе кинокритиков, застегнутых на все пуговицы, с философским анализом собаки в качестве объекта и некой Бурдон в качестве субъекта. Я была единственной французской актрисой, внесшей реальный вклад в защиту животных, но не за круглым телевизионным столом, а воплощенным на практике нежным отношением к этим добрым существам. Дорогие кинолюбители, пришла пора разрушить лицемерие и ханжество, заключающееся в претензиях на любовь к собакам, но без истинного сродства тел и душ. За этот эпизод мне, правда, заплатили по- королевски, но все равно я провела эту сцену с истинным удовольствием, так как это была одна из моих воплощенных фантасмагорий. И здесь у меня нет конкурентов.
Я знаю некоторых актрис, пардон, комедианток, которые требуют, чтобы все покинули площадку, когда снимается сцена соития с их участием. Также грустно констатировать, что многие режиссеры в этих сценах идут на обман, который становится прибежищем для проходимцев в киноискусстве и отнюдь не свидетельствует об их мастерстве постановщиков. Лично я не могу сказать, что мне когда-либо вставляли палки в колеса. Мне предоставляли почти полную инициативу: режиссеры знают, что я могу делать все и мне не надо имитировать наслаждение, потому что я действительно испытываю его. Операторы хорошо чувствуют, что я бываю на седьмом небе и перед камерой, и перед юпитерами, и перед ассистентами, и под микроскопом. Я никогда не была в роли статиста: каждый раз я воплощаю то, что чувствую и представляю сама собой. Это очень облегчает работу. Сцена, представление – это действительно мое дело. Даже в театре я была в авангарде: почти четыре года я играла роль субретки в Театре Любви на улице Лафонтена в пьесе «Замок разврата». Я не могу утверждать, что диалоги в этой пьесе были на уровне пьес Ануя, а костюмы, как у Леоноры Фини, но все равно это была забавная постановка. В то время в театре еще не занимались любовью на голых досках, и режиссер ужасно боялся, что я чересчур раздвину ноги, представляя таким образом мою Антигону, распростертую перед Креоном. Я видела, что каждый раз, когда я начинала импровизировать, директор театра хватался за голову. И так как я не хотела быть виновницей его инфаркта, то с грустью подавляла свои способности. Потом я совсем порвала с театром: ведь имитация чувств на подмостках сцены не может сравниться с буйством фантазии на сцене реальной жизни.
Я считаю себя честным человеком. Зритель может сам убедиться, что я никогда не обманываю его и думаю, что таким образом я содействую распространению свободы нравов. В этом смысле я всегда была последовательной и страстной сторонницей передовой либеральной демократии.
Я не знаю, совпадает ли это со всеобщей государственной программой, но причудливая коалиция коммунистов и христиан и усиление морализаторских запретов отнюдь не свидетельствуют о распространении свободы.
Надо отдать им должное: они действительно заботятся о теле, и когда я слышу, как папа называет маструбацию смертным грехом, а синдикалист Жорж Сеги мечет громы и молнии против унижающей достоинство порнографии, я вижу, как на горизонте вырисовывается силуэт креста с серпом и молотом, и
