– Роман, миленький, я за тебя в огонь и в воду!
– В огонь не надо, – остановил ее порыв господин Вернон. – И в воду тоже. Просто живи.
И подставил щеку для поцелуя.
– А в губы можно? – Глаша, не дожидаясь согласия, прильнула к губам колдуна.
– Э, так не пойдет! – возмутилась Надя, вроде как в шутку оттолкнула новоявленную красавицу, но Роману почудилось – нешуточная вовсе ревность ожгла сердце его львицы.
– Да ладно тебе! – засмеялась Глаша. – Я же просто так – радуюсь! Теперь я перед Ромкой в неоплатном долгу.
– Смотри, Глаша, глупостей новых не делай! – предупредил колдун.
– Да ладно тебе! Я теперь счастливой буду! Самой счастливой, вот увидишь! – И она, подпрыгивая от радости, понеслась к домику для гостей.
– Платьев наделай! – крикнул ей вслед Роман.
– Каких? – Глаша остановилась так неожиданно, что едва сумела сохранить равновесие. А то бы грохнулась в воду – и прощай Романова работа.
– Каких захочется. Ведь это – Беловодье!
Вода в озере бурлила и выплескивалась на дорожки. Фонтанчики поднимались там и здесь. Все играло. Будто в глубине кто-то резвился и радовался несказанно.
Роман повернулся к Наде.
Красавица смотрела на него мрачно: взгляд исподлобья не сулил ничего хорошего.
– Ты и меня воскресил, как ее! – заявила Надя без тени сомнения.
– С чего ты взяла?
– Я помню серую хмарь. Пустоту. Ничто. Ощущение, что просыпаешься и не можешь проснуться. Однообразные сны. Сны, в которых я умираю. А потом сижу в клетке и не могу выйти. Да, я умерла. А теперь жива. И ты нарочно показал мне Глашино воскрешение, чтобы я это поняла. – Говоря это, Надежда все повышала и повышала тон. Теперь она уже почти захлебывалась воздухом. – Чтобы чувствовала себя обязанной, чтобы благодарила тебя и кланялась в ножки. Так?
– Так. Но не совсем. Я не благодарности искал…
– Самовлюбленный подленький колдунишка! – Взглядом она готова была испепелить. К счастью, подобного дара ожерелье в ней не открыло.
– А что было делать?! – Роман не оправдывался, наоборот, нападал. – Ты вновь готова была броситься в объятия своему Гамаюнову. Хотя прежде обещала его забыть. Но вернулась к жизни и вновь начала повторять: ах создатель Беловодья, ах, учитель! Хотя прежде клялась уйти от него, если я тебя спасу.
Надя молчала. Лицо ее с каждой фразой колдуна становилось все холоднее, все надменнее.
– Он – никто нынче. У него больше нет ожерелья, – мстительно сказал Роман, чувствуя, что вновь теряет свою любу.
– Беловодье – его ожерелье!
– На это ожерелье претендует Сазонов. Выходит, если Сазонов одолеет, ты кинешься на шею ему?
– Сазонов погиб.
– Это вы так думали. Но он здесь. И едва не захватил все.
– Я никому не позволю себя оскорблять. Ни тебе, ни… – Она запнулась.
«Гамаюнову», – мысленно продолжил за нее колдун.
Надя неожиданно отступила.
– Роман… я была счастлива несколько минут назад. Теперь я тебя ненавижу. – У нее задрожали губы.
– За что?
– И он еще спрашивает! Ты загоняешь меня в клетку! В угол клетки!
– Нет, я пытаюсь открыть тебе глаза. Не понимаю даже, почему ты его любишь? Вообразила, что он – творец, гений! – Роман театрально вскинул руки. Потом резанул ладонью, будто хотел оборвать невидимую нить. – Но нет, нет… Он всего лишь тиран. А ты – надменная, дерзкая львица, на которую он надел ошейник. Ты не в силах этот ошейник сдернуть. Ожерелье – ошейник, который Гамаюнов тебе милостиво подарил… – Роман вспомнил, как создавал ожерелье для Юла. Тогда он коснулся губами не отвердевшей нити и навсегда установил связь со своим птенцом. Но то была возможность слышать мальчишку на расстоянии так, как никого на свете Роман больше слышать не мог. Чуть больше слюны, растворенной в воде, чуть больше власти, и ученик уже не ученик, а раб, он не просто слышит тебя, ты ему приказываешь, ведешь за собой на невидимой веревочке. – Иван Кириллович управляет тобой через ожерелье!
– Нет! – Надя отвернулась.
– Да, дорогая, да. Объясни иначе, почему ты не можешь от него уйти? Жалость гложет? Признательность удерживает? Нет и нет. Ты не из таких. Из жалости не останешься рядом ни на минуту. Не способная утешать, ты легко причиняешь боль.
– Зачем же ты меня добиваешься? Хочешь, чтобы и тебя немного помучили? – Прежний дерзкий тон вновь к ней вернулся.
Колдун улыбнулся: ну так-то лучше.
– Я не ищу утешения. Это Гамаюнову нужна подпорка, костыль. Без тебя он ничто. – Роман знал, что ей сейчас больно, и сознательно гвоздил по больному. – Ты – его раба. Он сначала одарил ожерельем, потом затащил в койку, потом – сделал женой… Ты брела за ним следом на поводке и бесилась от ярости. Неволю свою превратила за любовь. Даже забеременеть от него не могла: так все внутри тебя восставало. Твоя суть – на его. Твоя колдовская сила убивала всякий раз дитя, едва жизнь зарождалась. Так ведь?..
– Роман, прекрати! Или я тебя задушу!
– Глупо убивать человека, который хочет тебе помочь! И потом, задушить меня тебе не хватит силы. Чисто физической силы, даже если я не пущу в ход колдовство. Или хочешь попробовать?
Надежда бросилась к нему и схватила за шею. В тот же миг ожерелье Романа стало вибрировать. И ее – он видел это – пульсировало в такт. Он тоже положил ей ладони на шею, вслушиваясь в биение водной нити.
– Почему же ты не душишь? – спросил, приближая свои губы к ее губам. – Я жду.
Надежда закрыла глаза и судорожно вздохнула.
– Баз сказал?
– Нет. Я догадался, милая. Моя мать так ограждала себя от материнства. Я появился на свет случайно, когда она решила, что больше не может забеременеть, и забыла ненавидеть.
– Кому ты хочешь отомстить?
– Не тебе – это точно.
– Пошли к старику! – Надя сняла руки Романа со своей шеи. Сняла, но не отпустила, напротив, изо всей силы стиснула пальцы. – Пойдем и спросим его напрямик – правду ли ты говоришь?
– Да если бы и правда, что с того, Наденька? Ведь на самом деле человек отличить не может – околдован он или сам по себе влюбился. И та любовь зла, и эта боль причиняет. Обе они томят, заставляя сердце замирать. А без любви человек несчастным становится. Ничто, кроме любви, согреть сердце не может.
Гамаюнов всякий раз был иной. То надменный, то по-стариковски брюзгливый. Сейчас он притворялся наивно-мудрым, и это было неприятно, потому что именно таким хотел бы видеть учителя Роман. Но сознавать, что учитель притворяется – тошно.
– Отпусти меня, – сказала Надежда, но без капли просительности в голосе. Она вообще не умела унижаться.
– Не могу, – покачал головой Иван Кириллович. – Старость – она ведь на самом деле злая.
– Дед Севастьян не был злым, – заметил Роман.
– Вам легко упрекать – вы сами ничего не создали. А я создал. Это я, именно я задумал Беловодье… Сколько лет о нем мечтал, сколько раз проклинал мечту и вновь к ней возвращался. Знаете, чем Сазонов меня купил? Обещал помочь с воплощением. Я знал, что он совсем иначе понимает Беловодье. Но других союзников не было, и я решился. Думал, что Беловодье его переменит, как переменил когда-то Чернобыль. Младший брат Сазонова был на Чернобыльской АЭС в восемьдесят шестом и получил смертельную дозу. Умирал долго, страшно. От Вадима ему костный мозг пересаживали. А мозг не прижился. Вадим тогда… как
