Голоса снаружи не слышны. Слова снаружи не важны. Ты внутри, когда другие толпятся на улице под дождем обыденности. Творить легко. Не творить – тошно. Ты стоишь перед закрытой дверью и видишь, как ничтожества пиявками заползают в твою башню и роются в ларцах, не зная цены сокровищам. Вытаскивают на свет безвкусные подделки, воображая себя создателями. Эти другие преуспевают. Он, Трион, осужден прозябать.
Десять лет! О, боги, как легко сильные мира сего оперируют убийственными цифрами! Вычеркнуть из жизни десять лет! За эти годы он станет ничтожеством, падалью, пылью. И за это он должен благодарить Элия. Лучше бы Триона казнили. Но его спас Элий Цезарь. Даже мысленно Трион произносил титул Элия с презрением. Будь ты проклят, хромой чистоплюй! Ты сначала уничтожил лабораторию, а потом подарил жизнь ученым. Допустил к науке… Ах, спасибо, доминус! Тьфу, мерзость!
Но Элий – ничтожный карьерист, вообразивший себя спасителем Империи, а главный виновник всему – Руфин. Император знал о величайших открытиях Триона, знал даже, что цепная реакция осуществлена. И что же он сделал? Скромно промолчал и позволил отцам-сенаторам расправиться с Трионом. Приближаясь к цели, Трион становился смелым, отдаляясь, делался трусом. Сейчас цель была очень далеко. Что осталось у Триона? Подобие свободы и подобие работы.
– Ненавижу Дециев, – прошептал Трион. – Пусть они все сдохнут!
Трион перевернулся на кровати и уставился в окно. Сквозь виниловые жалюзи лился белесый свет. Давно рассвело. На улице жара. Академический городок в Александрии опустел. И научные работники, и слушатели академии давным-давно в лабораториях и учебных корпусах. Один Трион лежит в своей клетушке и бессмысленно смотрит в потолок. Что дальше? А дальше ничего. Пустота. Десять лет прозябания. Нет, он не выдержит. Он, умевший из всего делать открытия, из рекламного плаката или из простого сита. Наблюдая, как повар сцеживает отвар через сито, Трион придумал диффузный метод получения урана-235. Увидев огромную рекламу с увеличенными точками от растров, он понял, как получить сетки для этого самого диффузного метода.
Но в аморфном благополучии творчеству нет места. Трион всегда считал демократию фальшивой греческой придумкой, чуждой человеку. В детстве он зачитывался Тацитом – его околдовывала неограниченная власть. Чтобы творить так, как творил Трион, нужен тиран или хотя бы явная угроза неотвратимой катастрофы, вполне заменяющая тиранию. Только тиран позволяет создавать что угодно, даже безумие. С каждым месяцем, с каждым годом Трион убеждался в этом все больше. Он надеялся, что тирания осуществима. У Рима была угроза в виде далекого варвара Чингисхана, а Руфин попытался сыграть роль тирана. Но не сумел. Не хватило ни сил, ни фантазии. Тирания – это амальгама на лучшем аквилейском зеркале, амальгама, которая позволяет зеркалу отражать мир. Без тирании талант превращается в простое стекло, сквозь него удобно смотреть на мир, но увидеть отражение собственного лица можно лишь случайно. А тирания позволяет смотреться в зеркало с утра до ночи и любоваться собственным величием… Зеркала… Догадка мелькнула, но Трион не позволил ей ни за что зацепиться. Он больше не творит. Он прозябает, подчиняясь воле сената.
Таких, как Элий, надо душить в детстве, чтобы они не смели навязывать людям свою невыносимую, пресную, серую добродетель. Придурок сделался Цезарем, и настанет день, когда его провозгласят императором. Неужели Трион доживет до этого дня?!
Трион в ярости грохнул кулаком в стену.
Тут же дверь отворилась, и в щель просунулась голова фрументария.
– Что-то случилось? Не идешь в лабораторию?
– Не иду! Я никуда не иду! – простонал Трион.
Голова скрылась. Трион поднялся и направился в ванную комнату, прихватив с собой бутылку фалернского вина. Наполнил ванну до краев и погрузился в воду. Полежал немного. Потом достал из– за шкафчика стило и тетрадь. Принялся писать. Почти без помарок. Половина тетрадки была исписана…
«Цезарь, – мысленно обратился физик к своему врагу, – неужели ты думаешь, что можешь лишить Триона возможности сделаться богом и превратишь его в жирный неподвижный ноль, плавающий в теплой ванне?»
Трион положил тетрадь на бортик ванной и задумался. Записи он скоро восстановит. Это уже третья тетрадка, которую он заполняет. А что дальше? Искать покровителей? Или надеяться, что Руфин, оправившись от страха, попытается помочь? Нет, на императора надеяться глупо. Бежать в Бирку? Вики примут его с распростертыми объятиями – наверняка они слышали про исследования Триона. Надо полагать, что боги виков не так щепетильны, как Олимпийцы, а сами вики не так законопослушны, как римляне. Подумаешь, приказ богов! Люди во все времена лишь делали вид, что уважают их мнение, и спокойно обделывали свои дела, грешили, подличали, травили друг друга. И боги им в этом не мешали. Трион может сделать открытие, оттолкнувшись от любой мелочи. А что если оттолкнуть от самих богов? Что тогда создаст Трион? Куда он затолкает богов? В Тартар? В латрины? В старый пыльный чулан? Ха-ха! Вот образ… образ пыли… На мгновение Трион задремал, но тут же очнулся: за стеной раздался придушенный крик, потом какая-то возня, шум падения чего-то тяжелого. И все стихло. Сердце, как сумасшедшее, заколотилось в горле.
С самого начала академик ожидал чего-то такого: он знал, что император лишь делает вид, что оказывает милость… А потом… Потом велит убить. Что делать? Бежать? Но как? В ванной комнате нет окон. Надо открыть дверь, а там…
Трион вылез из ванной, завернулся в простыню и на цыпочках подошел к двери. Приоткрыл…
Сделал шаг и едва не упал, споткнувшись о тело фрументария. Пол был скользким от крови. И тут физик почувствовал, как металл коснулся его затылка.
– Ни звука, – раздался за спиной шепот.
Глава III
Игры Элия
«Сегодня Гаю Элию Мессию Децию Цезарю исполняется тридцать два года».
В день рождения римлянин приносит жертвы своему гению – цветы на домашний алтарь, несколько капель вина, несколько зерен благовоний. Рассорившись с гением, Элий уже три года не делал этого. Но сегодня утром он поджег палочку благовоний и положил на ларарий. И даже сказал:
– Тебе, Гэл…
Но просить ничего не стал – ни удачи, ни здоровья. Только сам себе подивился. Существу (он чуть не подумал о гении – человеку), которое готово было разрезать его живьем на куски, он приносил жертву. Зачем? Заискивал перед ним? Пытался умилостивить? Боялся? Ни то, ни другое, ни третье. Так зачем же?
Он и сам не знал.
«С бесноватыми надо бесноваться». Для чего? Чтобы бесноватые не заметили, что ты не такой, как они? Это глупо. Так зачем? Понять, почему они беснуются? Да можно ли это сделать? Или понять то, что заставляет их бесноваться? Элий так задумался, что не заметил, что кто-то подошел и встал рядом. Элий скосил глаза. Рядом с ним стоял Гэл. Его мучитель. Его враг. Его гений.
Сейчас Гэл совсем как человек – одежда проста, матерчатые сандалии изношены. Внешне даже похож на Элия: темные волосы, прямой нос. Но не Элий. Лицо невыразительное, бледное, глаза светлые, чуточку сумасшедшие.
Гэл вдыхал аромат благовоний и улыбался. Гению казалось, что он все еще обладает силой.
– Что тебе? – спросил Элий не особенно любезно.
– Денег, – отвечал тот почти с ребячьей непосредственностью.
Элию показалось, что он ослышался. Гений приходит к нему и просит… денег?
Он переспросил.
– Ну да. Денег. Я теперь живу среди людей, и сам почти как человек. Без денег в вашем мире неуютно. Ты хоть понимаешь, что произошло? У нас была такая скотская должность – всю жизнь следить за одним- единственным человеком. Мы вас нянчили, берегли. Теперь старый мир исчез в безвозвратно, и все чувствуют себя потерянными – люди, боги и гении. Но люди и боги остались на своих местах, меж ними просто исчезла связь. А гении – они потеряли все. Даже свою сущность. Ныне мы антропогении, то есть и
