Из магазинчика канцелярии, что находился на первом этаже, тряпкой были украдены бумага и стило. И Проб сел сочинять послание Курцию. Не сразу и получилось. Надо было написать так, чтобы префект римских вигилов понял, от кого записка, но при этом перехваченное, письмо не должно было послужить уликой. Наконец что-то получилось. Писульку Проб свернул вчетверо, запечатал в конвертик и отдал лоскутку-посланнику. Тот ушел. Вернее, уполз. И ползал два дня. Вернулся на третий. И не один. С Курцием.
Центурион вигилов уселся на самодельное ложе беглеца и долго смотрел на изуродованные лицо Проба: синяки на его лице приобрели желтый и зеленоватый оттенок. На губе еще не зажили ссадины, а провал на месте передних зубов пугал своею мертвой чернотою. Курций принес бутылку вина, разлил по чашам. Они выпили. После этого Проб начал свой рассказ. Выслушав, Курций долго молчал. Потом сказал наконец:
– Тебе надо уехать. В Лондиний. Но не сразу. Сначала поможешь мне. Надо постеречь одного очень ценного человека.
– Кто он?
– Свидетель. Котта.
– Слуга Элия?
– Он самый.
– Значит, ты нашел его. А я не сумел. Тогда ты знаешь, что это Бенит изнасиловал Марцию? – Курций кивнул. – Я пытался убедить Марцию выступить в суде. Но она отказалась. И что Котта? Согласился?
– Он должен выступить.
– Мы победим?
– Вряд ли. Но мы должны сражаться.
На мгновение Марк Проб задумался. Говорить или нет? Впрочем, теперь он может говорить все. Теперь – уже все.
– Курций, я подозреваю, что это Бенит убил Александра. У меня нет доказательств. Есть только видение… пророчество…
– Я не подозреваю Бенита, – усмехнулся Курций. – Я знаю, что это сделал он.
– Но это мы доказать не сможем.
– Сейчас – нет. Но если отстраним Бенита – докажем и это.
Марк Проб на мгновение поверил, что это возможно.
Котта открыл глаза. Над ним висел огромный черный цветок. Он парил в воздухе и слегка шевелил черными атласными лепестками. Несомненно – цветок был живой. Где-то в его середине среди черных бархатистых тычинок прятались две блестящие бусины глаз.
Котта сел на постели.
– Кто ты?
Цветок подался вверх. Теперь Котта заметил, что цветок висит на тонкой, как путина, нитке. Только нитка эта черного цвета. В спальню из открытого окна дул легкий утренний ветерок, слегка колебались занавески, и черная нитка тоже слегка колебалась. Цветок медленно поворачивался, продолжая следить за Коттой. Никаких сомнений: этот черный монстр его стережет. Если Котта попытается удрать – задушит, обездвижит. Неужели кто-то в Риме может тягаться с Бенитом? После гибели Макция Проба и Помпония Секунда вряд ли кому-то удастся свалить диктатора.
Элий попробовал и не сумел. Большой Совет отступил. Значит – никто уже не сумеет. Никто? Но может быть, все-таки Курций?…
Глава X
Августовские игры 1977 года (продолжение)
«Дайте мне несколько лет, и я сделаю то, что не сделали императоры за целое тысячелетие. Рим станет единой корпорацией, где все будут помогать друг другу: банкиры, рабочие, солдаты и писатели,» – пообещал диктатор Бенит. Так дадим ему шанс сделать нас счастливыми.
«Вступайте в общество «Радость», если хотите, чтобы вы и ваши дети отдохнули летом на море. Члены общества получают бесплатные тессеры в театры, бесплатный пропуск на стадион. К тому же каждая тессера участвует в розыгрыше призов».
Префект Курций десятый день сказывался больным. Исполнители требовали от него присяги Бениту на верность. Курций делал все, чтобы присягу не дать. Схватка не равна, силы не равны. И Бенит победит. Но Курций должен продержаться как можно дольше. Курций верил в то, что время как-то может сыграть ему на руку. Он не задумывался, насколько Бенит сильнее его. Просто сильнее и все. Однако и у Курция были союзники. Фабия прятала его на своей вилле. Марк Габиний дал денег. Гимп помогал готовить документы для суда. Каждая минута приближала Курция, нет, не к победе, но к чему-то более важному, чем победа. Выстоять эту минуту, выиграть эту минуту. Радостно было думать, что каждую минуты он выигрывал у Бенита. Отбил в схватке, как драгоценный бриллиант. И каждая эта выигранная минута была победой.
Наконец все было готово.
Курций явился к судье, и положил перед ним пухлую папку с обвинительным заключением. Курций и сам не ожидал, что доживет до этой минуты. Однако дожил.
– Мне удалось раскрыть одно очень старое дело об изнасиловании, – заявил Курций небрежно.
И старик Марк Виттелий бледными восковыми пальцами открыл папку, как ворота Двуликого Януса, и прочел первые две страницы. А когда прочел, лицо старика сделалось уже не бледным, а зеленым, как недозрелый виноград.
– И ты можешь это доказать? – почему-то шепотом спросил судья.
– Разумеется.
– И у тебя есть свидетель?
– Есть.
– Он придет в суд?
– Придет.
– И улики?
– И улики.
– Может быть, забудем?… – Марк Виттелий подтолкнул папку к Курцию. – Я не видел, ты – не приносил.
– Нет – я принес. – Курций толкнул папку обратно.
– Зачем? – выдохнул Виттелий. Глаза его совершенно остекленели от страха.
– Ради Рима.
– Рим, – прошептал Виттелий, будто пытался вспомнить, что означает это слово. – Ну, хорошо, я пошлю
Слишком легко уступил. Курций ожидал более серьезного сопротивления.
– У меня есть все копии документов, – сказал на всякий случай.
– Не сомневаюсь, юноша.
Курций, возвращаясь назад в дом Фабии, постоянно оглядывался, переходил с одной стороны улицы и возвращался назад, петлял, заглядывал в магазинчики и таверны. Его скрутили возле цветочного магазина. Сунули в лицо постановление об аресте, на котором еще не высохли чернила. Его обвиняли в оскорблении Величия императора.
– При чем здесь император? Разве в папке было хоть слово об императоре?
Ему не ответили, защелкнули на запястьях наручники и швырнули в черную машину с решетками на окнах.
Весь запас бесценным минут вышел. Для Курция время остановилось.
Первым встревожился черный цветок. Прилепившись лепестками к водосточной трубе, он наблюдал за улицей и быстро приметил странную личность, что пытаясь слиться со стеной соседнего дома, наблюдала за убежищем Проба и его подопечного.
Мазутной струйкой цветок стек по желобу в камнях и скользнул под дверь. Стрелой, черной пулей метнулся к бывшему центуриону, вскарабкался по ноге и вцепился лепестками, как зубами, в запястье.
– …п…сн…сть, – выдохнул цветок.
