– Опасность? – нахмурился Марк.
Подошел к окну. Незаметно выглянул. Один наблюдатель, второй. Значит, выход перекрыли.
– К…р…ш, – подсказал цветок.
Да, по крыше Проб убежит. А Котта? Сможет ли исчезнуть он? Старику не убежать по крыше.
– Кл…к…, – подсказал цветок.
Проб толкнул дверь в спальню. Котта вскочил.
– Нас выследили? – спросил он, как будто и без страха, и даже с облегчением.
– Ты спустишься через люк в клоаку, – сказал Марк. – А я удеру по крышам, отвлеку мерзавцев. – Он мог называть их мерзавцами. Он знал, что такое служить закону. А они – нет.
– Где встретимся? – спросил Котта таким тоном, будто хотела сказать: «Нам лучше не встречаться».
– В Пренесте, – ответил Проб. – Или нигде. – И «никогда» – хотелось добавить ему.
Он вывел Котту в перистиль. Снял крышку люка. Когда Рим спешно отстривался после пожара, что учинили галлы, дома строили как попало, порой на месте прежних улиц. И так вышло, что часть клоаки оказалась под жилыми домами. И это как раз был такой дом.
Котта спустился вниз и Марк собственноручно закрыл за ним люк. Помедлил немного.
– Ну что, пошли? – сказал своему преданному спутнику. Тот уже сидел на плече у бывшего центуриона.
Пробу удалось миновать лишь два квартала. Перескакивая через улицу с крыши на крышу, он сорвался. Повис. Вернее не сам повис, а черный его помощник, чудесно изловчившись, ухватился выросшим до двух метров лоскутом за край черепичной крыши, а вторым отростком удержал Проба за край туники. Тот пытался нащупать под ногой опору. Пытался дотянуться до какого-нибудь карниза. И не мог. Черный цветок растягивался. Он был уже не цветком вовсе, а черной веревкой. Проб медленно опускался вниз. Земля была уже близко. Десять футов, восемь… Проб прыгнул. Удивительный его спутник рванулся наверх. Прыгая, Проб потерял равновесие, упал на колени. И тут из-за поворота выскочил исполнитель. Проб схватился за пистолет. Не успел… Исполнитель выстрелил первым. Пуля ударила Проба в плечо, и бывший центурион покатился по мостовой. Проб все же вытащил пистолет, попытался прицелиться. Вторая пуля ударила его в грудь. Именно ударила, и… отскочила. Потому что к груди его, упав сверху, прижался черный цветок. От удара Проба опрокинуло на спину. Это падение обмануло исполнителя. Тот решил, что «завалил» беглеца. Беспечно, не скрываясь, приблизился. Проб выстрелил в него почти в упор. Вскочил, кинулся бежать. Ровно не получалось. Почему-то бросало все время в бок. Ноги плохо слушались.
Скорее, за углом стоянка. Любое авто твое…
Он был уже у перекрестка, когда исполнители принялись стрелять. Две пули угодили Пробу в спину. Одна пробила легкое, вторая – сердце. Черный его защитник переползал с груди на спину и был уже на плече. Но не успел прикрыть. Не успел. Проб рухнул на мостовую. Двое исполнителей в этот раз приближались медленно, опасаясь подвоха. Но Проб не двигался. Только на черной его одежде почудилось исполнителям странное шевеленье.
Один из убийц держался сзади. Второй осторожно склонился над убитым. И тут кусок черной туники подпрыгнул в воздух и вцепился в лицо исполнителю. Тот завизжал и завертелся на месте волчком. Второй ничего не понял, подскочил к убитому, пнул носком башмака, перевернул. Открытые глаза Проба мертво глянули в лицо. Исполнитель резко крутанулся, сжимая пистолет двумя руками. Его напарник сидел на мостовой, хрипя и от боли. Лицо залито кровью. И вместо глаз – черные провалы.
– Где он? – хрипел раненый. – Где он? Поймай его. – И шарил руками в пустоте.
Напарник затравленно оглянулся. Но подле никого не было. Переулок пуст. Лишь возле водостока мелькнула черная тень. Крыса? Кошка? Гений? Исполнитель выстрелил на всякий случай. Но промахнулся. Пятно исчезло.
ЭПИЛОГ
«Отныне преступников приговаривают к сражению на арене. Такие приговоры куда милостивее, чем обычная казнь. Ведь у осужденного есть шанс уйти с арены живым. Пусть мизерный, но есть Пока подобная милость оказана лишь преступникам, совершившим преступления в столице».
«Протесты членов Содружества против казней на арене – всего лишь фальшивый гуманизм и открытое вмешательство во внутренние дела Империи».
Бенит радостно потирал руки. Процесс закончен. И теперь Курций заплатит за все. Прохвост Курций, старый волк, лиса, проходимец. Он чуть не раскопал всю эту прошлую дрянь с Марцией. Не опереди его Бенит на шаг, и теперь бы неведомо что было. Кажется, в первый раз в жизни Бенит испугался, когда судья Марк Виттелий позвонил ему и сказал:
– У него есть свидетель.
Вот когда страх пополз по позвоночнику липким червяком. Бениту захотелось закричать, и он засунул в рот край туники, чтобы не завыть по-волчьи. Но он сладил с собой. Сладил и позвал Макрина.
Через полчаса Курций был арестован.
Курций думал, что достаточно ему вынести пытки и промолчать, и он выиграет дело. Главное – не выдать свидетеля. Глупец! Свидетеля нашли. И создали десяток других фантомов, которые друг за другом под присягой подтверждали, что Курций поносил последними словами юного императора. Напрасно Курций клялся, что все это ложь. Каждое его слово обвинитель выворачивал наизнанку или просто не давал подсудимому слова. В три дня процесс был завершен. И Курция приговорили к арене.
И вот сегодня Курция казнят. Его растерзают в Колизее львы. Бенит лично явится посмотреть. Он не жесток. Но на смерть Курция он с удовольствием поглядит.
Пурпурная «трирема» доставила диктатора в Колизей. Амфитеатр был полон. Едва Бенит появился в императорской ложе, как зрители повскакали с мест, и разразились восторженными криками. Бенит приподнял руку, и уселся в свое обитое пурпуром кресло. Кресло императора пустовало. Ребенку в таком возрасте не стоит смотреть на подобные забавы. Даже если приговоренный оскорбил Величие императора.
Через несколько минут на арену выйдет Курций. В клетках уже дожидаются звери. Бенит возрождает древние традиции. Сердце римлян должно избавиться от ненужной мягкости, обрести жесткость и силу людей, вскормленных молоком волчицы.
Курций не мог идти сам, и его везли в повозке. Медленно от здания карцера по улицам Рима следовала процессия. Как будто палачи в последний раз решили позволить бывшему префекту вигилов полюбоваться Вечным городом, который он охранял, но не сумел уберечь. Толпа, следовавшая за ним, молчала. Лишь однажды кто-то крикнул.
– Слава Курцию! – но крик этот тут же замер.
Зато прибежало человек тридцать здоровяков, одетых в черные туники, и принялись забрасывать повозку тухлыми яйцами, гнилыми сливами и прочей дрянью.
Курций не пытался уворачиваться. Ему было все равно. Все тело его представляло сплошную кровавую рану. После спектакля, устроенного три дня назад в суде, ему сделалось все равно. Смерть перестала его интересовать. Смерть даже влекла. Если бы ему дали меч, он бы, не раздумывая, закололся. Но никто не собирался снабжать его оружием. Дикие звери вопьются в него своими зубами.
Неожиданно с высоты своей повозки Курций увидел женщину в белом. Она шла по проезжей части улицы, и никто не пытался ее остановить. Очередное яйцо ударило Курция в висок. Липкая холодная масса потекла по скуле. Женщина приближалась. Курцию показалось, что боль в изломанном теле на мгновение отпустила. Женщина была уже возле преторианцев, охранявших повозку. Гвардейцы расступились перед ней и пропустили. Что-то липкое, дурно пахнущее шлепнуло в шею. Женщина ухватилась рукой за повозку. И вдруг черные заволновались. Они заметили и поняли. Они с визгом кинулись на гвардию претория, пытаясь пробить оцепления и добраться до женщины в белом. Но проницаемая для одинокой безоружной девы, цепь охраны сделалась непробиваемой стеной. Черные отхлынули. Под вопли и проклятия исполнителей Курций склонил перед весталкой голову, и Валерия коснулась пальцами руки Курция. Он стал свободен. Вообще говоря, для того, чтобы освободить его, достаточно было одного появления Валерии. Но зная коварство Бенита, Валерия решила не полагаться на такое хрупкое утверждение как «попалась на встречу». Весталка коснулась осужденного и толпа видела это. Древним законом, священным законом
