Жена его относила это также и за счет примирения Этьена со старшей дочерью.
— Вы, конечно, будете говорить, что я слишком полагаюсь на Провидение, — сказала она, — но это не мешает мне думать, что, не перенеси вы это такое тяжелое заболевание, вы по-прежнему отказывались бы простить Флори и что мы не наслаждались бы теперь здесь, в ее доме, семейным миром, столь же дорогим вам, как и мне.
Этьен ответил не сразу. Он рассеянно смотрел на служанок, собиравших под деревьями, окружавшими дом, те самые каштаны, которые будут поданы к ужину. Чтобы не укалывать пальцы колючей скорлупой, они со смехом разбивали ее сильными ударами пяткой, а затем не без осторожности собирали гладкую коричневую сердцевину в корзины. Вокруг них в темпе колеблющейся каролы падали длинные шафрановые листья, золотевшие в лучах солнца.
Метр Брюнель говорил себе, что приятно смотреть на эту молодость, окруженную золотистым сиянием, и что, говоря откровенно, их пребывание в Вансэе проходит так хорошо, как это только возможно.
— Да, дорогая, ваша идея переехать на время моего выздоровления к Флори была хороша, — согласился он, смягчаясь. — Флори принимает нас с заботой, которая меня очень трогает.
Раньше у него было другое мнение! Молодой женщине, очень часто навещавшей отца, пришлось долго настаивать на этом. Такому решению способствовало и понимание того, что с каждым днем их присутствие у своих турских хозяев обременяет их все больше и больше, и наконец оно было принято.
Ювелир до этого времени всегда уклонялся от визита к дочери, но Матильда считала, что любопытство, бывшее одним из слабых мест мужа, также сыграло в этом свою роль, чего Этьен, возможно, и не осознал.
Все пять дней, как они переехали в Вансэй, ожидавшийся мир не нарушался. Флори приняла родителей ласково, с уважением, с признательностью, окружила их тысячью знаков внимания. Она теперь уходила в приют Гран-Мон только по утрам, чтобы посвящать все остальное время тем, чье пребывание под крышей ее дома значило для нее так много.
Внезапно сторожевая собака, которую теперь чаще всего привязывали в будке за домом, вдруг разразилась яростным лаем. Ее лай помешал расслышать шум, сопровождавший появление нескольких лошадей между стволами каштановых деревьев.
— К нам пожаловали наши друзья из Тура, — объявила Матильда.
Луи Эрно, Беранжер и ее брат, спешившись, приближались.
Все они нашли Этьена в прекрасном состоянии и, прежде чем рассесться вокруг него, без конца его с этим поздравляли. Одну из служанок, принесших сиденья для гостей, Матильда послала за Флори. Молодая женщина после обеда ушла в башню, что стояла в конце сада, в которой поселилась, уступив свою комнату родителям, что было вполне естественно. Она быстро присоединилась к собравшейся компании. Ей был представлен Бернар Фортье, которого она до сих пор не знала.
Что знала Беранжер о причинах, заставивших женщину возраста Флори, такую очаровательную и состоятельную, жить без супруга, вдали от родителей, от всей светской жизни, в изоляции, которой, казалось бы, нет оправдания? Брюнели об этом не говорили. Во время их предшествовавших приездов в Тур Матильда ограничивалась разговорами о Кларанс и лишь осторожно намекала на другую дочь, жившую в этих краях. Болезнь Этьена, последовавшее за нею примирение, частые посещения дочери вынудили Матильду дать какие-то смутные объяснения, которых, разумеется, было недостаточно, чтобы удовлетворить любопытство Беранжер. Однако она не ставила никаких неловких вопросов.
Подали сидр, молодое вино, соты с медом, свежие орехи, айвовый мармелад.
Луи Эрно, здоровяк с лицом любителя выпить, строивший из себя бонвивана[1], удачливый в делах и не обременявший себя излишней щепетильностью манер, не преминул изложить парижскому ювелиру причины, побудившие брата его супруги отправиться с ними в Вансэй.
— Бернар — суконщик в Блуа, — заговорил он. — Его дело, унаследованное от отца, идет хорошо, но его нужно расширять. Вот я и вспомнил о вашем друге — вы как-то говорили мне о нем, — занимающемся тем же ремеслом в Париже.
— Вы имеет в виду Николя Рипо?
— Вот именно! Не могли бы вы замолвить перед ним пару слов о моем свояке? В этом возрасте всегда нужна поддержка, и ему было бы очень полезно войти в контакт с одним из самых значительных членов его цеха в Париже. Он деятелен, честолюбив, не боится работы, умеет понравиться клиенту. Я думаю, что вы сами убедитесь в том, что он заслуживает внимания к себе.
— Не сомневаюсь в этом и буду рад поговорить о нем с моим другом Рипо.
Пообещав только что заняться молодым человеком, Этьен присматривался к брату Беранжер более внимательно.
Лет двадцати, крупный, может быть массивный, но без лишнего веса, с цветущим лицом под эффектными волосами, подвитыми хорошим парикмахером и цвета мореного дуба, блестящие каштановые глаза, мясистый нос, большой рот, созданный, кажется, специально для того, чтобы смеяться, но и кусать тоже всею полной зубов пастью еду, женщин и деньги, когда представляется случай, этот человек выглядел бы наделенным сердечностью, не проглядывай сквозь видимость веселости, откровенности какая-то чрезмерная жадность, суетливость, заставлявшая усомниться в его искренности и беспристрастности.
«Ба! — сказал себе Этьен. — Кто может порицать человека за это? Немного амбиции никогда не мешает, в конце концов это лучше, чем лень!»
Бернар, разговаривавший с Матильдой, Флори и Беранжер, разразился громким смехом, каким-то аппетитным и звенящим.
«Я не отказался бы иметь такого зятя, — подумал метр Брюнель. — Не надо забывать, что у меня в Париже две дочери на выданье… Когда он приедет в столицу по какому-нибудь делу, надо обязательно пригласить его к нам и представить Жанне. Для нее самое время избавиться от своего рифмоплета и серьезно подумать, как получше пристроиться!»
— Вы не скучаете совершенно одна в этой компании? — спрашивала тем временем Беранжер молодую хозяйку.
— Вовсе нет. Я занимаюсь садом, цветами, а главным образом сиротами из Гран-Мона.
— И все же вести такую отшельническую жизнь в вашем возрасте!
— Я живу такой жизнью, какая мне нравится, дорогая мадам, такой, какая мне нужна.
Беранжер не настаивала на продолжении этой темы. Они заговорили о чем-то другом.
Когда гости ушли, Этьен сообщил жене и дочери о своих матримониальных проектах, пришедших ему в голову за десертом.
— Вы скоры на руку, друг мой! — заметила Матильда. — Едва увидев впервые брата Беранжер, вы готовы сделать его мужем одной из дочерей! Не слишком ли это легкомысленно с вашей стороны?
— Отец семейства обязан смотреть вперед, дорогая. В конце концов, не так уж много хороших партий на свете. Мне кажется разумным не упускать тех, кто оказывается рядом. Этот Бернар явно не глуп, у него хорошая внешность и лучшая из профессий. Чего еще желать?
— Узнать его получше и чтобы он понравился Жанне, — ответила Матильда. — Но воздух уже свежеет, боюсь, как бы вы не простудились. Вернемся в дом, друг мой.
Флори, не участвовавшая в этом обмене мнениями, молча последовала за родителями. Она помогла матери усадить выздоравливавшего у камина, огонь в котором поддерживали весь день, и в зале царило тепло в сочетании с тонким запахом леса.
— Пойду соберу последние груши в саду.
Все время, с тех пор как родители поселились у нее, чтобы отец окончательно оправился после болезни, она не переставала бояться. Предоставляя им свою комнату под предлогом внимания, которое должна к ним проявлять, и забрав в башню все необходимые ей вещи, она поселилась там открыто для всех. Флори считала, что таким образом избежит лишних проблем и упростит свою жизнь. Не тут-то было. В объятиях Гийома, который приходил к ней так же часто, как и раньше, она, кроме угрызений совести, испытывала также постоянный страх разоблачения. Что, если мать когда-нибудь ночью придет к ней за чем-нибудь, ей понадобившимся, или же чтобы спросить ее о чем-то? Что будет со всеми четырьмя?
Гийома тревожил ее рассеянный вид, ее беспокойство, то, как она вздрагивала при малейшем
