видимому, сыграло решающую роль в ее освобождении.
Что делать? Что подумать?
Жена ювелира вышла из залы, прошла по мощенному камнем двору в свой любимый сад, под сенью которого, прикасаясь к самой природе, находила умиротворение, покой, которых ей всегда не хватало. Звуки, доносившиеся со стороны дома, фасад которого возвышался над кронами лавровых деревьев, самшита, над боярышником, зарослями папоротника, образовывавшими вместе зеленый занавес, отделявший сад от того, что происходило в доме, суета вокруг приготовления ужина на кухне, голоса Жанны и Мари, игравших рядом с кормилицей в соседнем плодовом саду, где они проводили большую часть времени, лай борзых, всевозможные стуки, ржание лошадей в конюшне сплетали вокруг Матильды такую знакомую ей оболочку из неясного гула, окутывавшую ее своей успокаивающей реальностью.
Именно в этом месте, и нигде больше, заявил о себе смысл существования — здесь и сейчас — этой живой, хотя и мучительной реальности, и именно благодаря ее мучительности!
Скрестив руки на легкой ткани платья, супруга ювелира погрузилась в размышление, лишенное всякой снисходительности к себе. Это давалось ей нелегко.
Понемногу, однако, в ней укрепилась уверенность, по силе превосходившая страдание, скорбь, тоску и уныние, уверенность в том, что она не может рассчитывать на самое себя в любых обстоятельствах, несмотря на свою твердость, на некую основательность, прочность, которые, как она знала давно, были свойственны ее сильной натуре. Растерянность никогда не брала надолго верх над ее самообладанием. При всех разочарованиях, страданиях, пережитых ею, ей удавалось, по крайней мере до сих пор, сохранять достаточно нравственных сил, чтобы противостоять превратностям судьбы, достаточно энергии, чтобы не сдавать позиции. Несмотря на мрачные провалы, которые ей, как и всем нам, приходилось преодолевать, ее вера, усиленная надеждой, всегда поддерживала ее, освещала ей путь. Когда она обращалась к Богу, Он ей помогал.
Выходя их этого состояния медитации, Матильда еще раз поняла, что помощь эта ей не изменила. Чем иным могла быть эта сила духа, которой она внутренне гордилась, как не милостью, не постоянным присутствием Того, кого она обожала?
Она закрыла глаза в порыве высшей благодарности.
Когда она их вновь открыла, во двор входили два посетителя. Младшим был Гийом, другой, с бородой пророка, был одет в черную рясу с вышитым на груди желтыми нитками колесом.
— Мне повезло, мадам, я застал дома моего друга Йехеля бен Жозефа, о котором вам говорил. Он тут же согласился пойти осмотреть вашу больную.
Господин Вив приветствовал Матильду. Его манера общения с людьми носила отпечаток такой совершенной учтивости, что никто не замечал пристального внимания, с которым он смотрел на людей и на окружающие предметы, остроты его взгляда, сохраняя лишь воспоминание о его добром расположении. Лицо его дышало надежностью, покоем. Находясь рядом с ним, человек вдыхал воздух безмятежного покоя.
— Благодарю вас, месье, за то, что вы так быстро откликнулись, — проговорила Матильда, сразу же почувствовавшая силу личности пришедшего. — Нам так нужна ваша помощь!
Учитель талмудистской школы слегка наклонил голову.
— Я ведь не врач, — сказал он, желая, как всегда, быть честным. — Однако достаточно занимался различными науками, чтобы располагать некоторыми познаниями и в медицине. Кроме того, я много занимался изучением человеческой души и, как мне кажется, сумел объяснить некоторые из ее состояний. Судя по тому, что рассказал мне Гийом, случай вашей дочери, по-видимому, больше относится именно к этому методу, нежели к лечению лекарствами.
— Может быть, месье. Я в самом деле думаю, что душевные раны у девочки не менее серьезны, чем телесные.
— Не можете ли вы, прошу вас, прежде чем отведете меня к ней, точно рассказать обо всем происшедшем в воскресенье? Мне нужно точно знать обстоятельства нападения, которому ей пришлось подвергнуться.
— Если вы находите это необходимым, месье, я готова все рассказать. Но не в саду — здесь уже темнеет. Благоволите пройти со мною в дом, там будет удобнее.
Матильда и господин Вив пошли к дому. Гийом из скромности остался у родника. Он ждал. Он словно одержимый желал вновь увидеть Флори.
Для него не было неожиданностью услышать приближавшиеся шаги, и, подняв глаза, он увидел, как она направляется по садовой аллее в его сторону.
— Вы! — произнес он голосом, в котором прозвучало пылкое благоговение, протягивая навстречу ей руки.
Она сжала губы и остановилась в нескольких шагах от него.
— Гийом, — заговорила она, и звучание этого имени, произнесенного ее губами, потрясло его до основания. — Гийом, я не знала, что вы здесь, в доме моего отца. Я пришла сюда только, чтобы проведать Кларанс. Ее состояние таково, что я не могу чувствовать ничего, кроме глубокой печали…
Она пошла по тропинке. Рядом под нависшими ветвями деревьев шагал Гийом. От пересохшей земли поднимался запах чебреца и лесной земляники.
— Прежде всего я хочу просить вас вести себя так, как если бы вы забыли те мгновения смятения и безрассудства после воскресной схватки, когда вы меня освободили.
Не позволяя себе повернуть к нему голову, она, не отрываясь, смотрела на куртины, полные щавеля и гвоздики, мимо которых они проходили.
Гийом же не видел ничего, кроме нее.
— Никакая сила в мире не может вытравить из моей памяти эти единственные в моей жизни моменты, когда я так близко приблизился к несравненному счастью, кроме которого для меня с тех пор ничего больше не существует, — отвечал он, сдерживая свою пылкость. — Я сказал вам, что не заговорю об этом первым. Этого уже немало. Но вы не можете мне помешать думать об этом каждую секунду моей жизни, вспоминать с каждым ударом моего сердца!
— Не нужно!
— Что я могу с собой поделать?
— Обратиться к своей выдержке, к чувству семейного долга, к своей чести христианина!
— Требовать от умирающего с голоду не мечтать о еде во имя аскетического идеала! Моя любовь к вам, Флори, говорит во мне сильнее, гораздо сильнее, чем любое другое чувство. Ее крик перекрывает все другие голоса!
— Вы же знаете, я не свободна распоряжаться ни собою, ни своей жизнью. Я вся принадлежу Филиппу.
— Ради Христа, замолчите!
Никакое изъявление не могло бы содержать столько силы, как эта мольба. Флори проняла дрожь. Волна крови прилила к коже.
— Нет, — продолжала она, стараясь придать голосу твердость, — нет, я не замолчу. Вы должны меня выслушать. Я сказала вам, что много думала. И это так. Из этих размышлений я вывела очевидность нашей вины.
Гийом был готов возразить, но она остановила его жестом.
— Нашей вины, — повторила она с большей силой. — Как только я оказалась в укрытии, вдали от моих похитителей, вам следовало вернуться к Кларанс, помочь ей, а при необходимости и увлечь за собою тех, кто еще пытался ее освободить. Ваше возвращение вернуло бы им смелость.
— Даже если бы я был с ними, нас было бы недостаточно для того, чтобы разделаться с голиардами!
— Вы же вырвали у них меня перед этим.
— Но это же были вы! Ради любой другой я не набрался бы и половины той решимости, причиной которой стали вы.
— Я не могу вам верить! Мы должны пытаться сделать все, прежде чем отказаться от борьбы. Речь шла о жизни, о чести моей сестры! Я должна была побудить вас продолжить борьбу. Моя ошибка в моей пассивности! Я это знаю. Обезумев от того, что со мною случилось, от опасности, от которой вам едва
