достойным воспаленной фантазии Петруччио…
– Подожди, подожди! Это не поэтический образ. Это довольно близкая аналогия. Все причинно- следственные связи – в процессоре, а на мониторе только отображение. Вот я и подумал: хоть этот компьютер и работает в автономном режиме саморазвития, можно ведь, наверное, как-то на него влиять извне?
– На Бога?
– Ну да.
– Молиться можно, – сказал я, чувствуя, что меня все-таки втягивают в идиотскую дискуссию.
– Факт. Хорошо мыслишь. Голосовое воздействие. Только нет никакой гарантии, что все будет, как надо. А мне нужно, чтобы было жесткое влияние. Так что я немного покумекал и сделал приставку.
– К чему?
– К процессору.
– К Богу, что ли?! – то ли я чего-то не понял, то ли у Боба крыша съехала.
– Можно и так сказать… Только ничего толком не вышло. Возможности очень ограничены. Единственное, что получилось, это когда я на мониторе…
– В смысле, в реальном мире?
– Не понял?
– Так ведь у тебя реальный мир – монитор Бога.
– Брось! – махнул рукой Боб. – Забудь. Это я фигурально выразился. Сейчас я про настоящий монитор говорю, про монитор моего компьютера.
– Ну?
– Так вот, можно на мониторе моего компьютера выбрать любую точку пространства и времени, щелкнуть, и ты – там.
Я поднялся:
– Знаешь что, Боб, если тебе захотелось среди ночи кому-то попудрить мозги, выбери, пожалуйста, кого-нибудь другого… – Я шагнул к двери.
– Ну, подожди! Ну, пожалуйста! – вскричал он. Я обернулся и увидел, что он готов расплакаться. Это было так на него не похоже, что я опустился обратно на табуретку.
– Давай. Только ближе к делу…
– Да куда уж ближе? – потряс головой Боб, словно отгоняя от себя наваждение, затем полез в тумбочку верстака и достал оттуда початую бутылку водки. – Жопа пришла нашей реальности.
– Да что ты натворил-то, ответь, наконец?!
– Да не я это натворил, – вздохнул Боб. – Какукавка.
2
Софья Андреевна заглянула в кабинет:
– Лёвушка, к тебе посетитель.
– Свет мой, – не оборачиваясь, отозвался Лев Николаевич, – ты ведь знаешь, когда я работаю, я никого не принимаю… – демонстративно скомкав почти полностью исписанный лист, он кинул его в корзину возле стола.
– Если б не было на то необходимости, я бы тебя не беспокоила, – твердо сказала Софья Андреевна и упрямо вошла в кабинет.
– В чем же эта необходимость? – нахмурился Лев Николаевич, снял мозолистые босые ноги со стоящего возле кресла табурета и, поднявшись из-за стола, повернулся к ней. – Кто ж это такой к нам прибыл – Папа римский или сам Господь Бог?! – Граф сунул большие пальцы узловатых мужицких рук за пояс и качнулся с носков на пятки.
Внезапно, протиснувшись между косяком и хозяйкой, в комнату проскользнул щуплый юноша в очечках. Типичный тургеневский нигилист:
– Вы уж меня простите, Лев Николаевич, но дело у меня очень важное, – сообщил он с порога. – И чем быстрее мы всё обсудим, тем лучше будет…
– Кто таков?! – рявкнул Толстой.
– Да я, собственно, никто, а вот вы…
– А коль никто, так и пошел вон! – ощетинившись вставшей дыбом бородой, Толстой шагнул к визитеру.
– Анну Каренину пишите? – быстро спросил очкарик, надеясь этим вопросом обескуражить глыбу. Но не тут-то было.
– А тебе, прохвост, какое дело?! – все так же угрожающе спросил матерый человечище и топнул о паркет ороговевшей пяткой. Но вдруг глаза его вспыхнули нехорошим огнем: – И откуда знаешь про нее?! Никто ведь еще не знает!
– Зря пишите, – продолжал незваный гость, чуть отступив. – Ну, кинется она под поезд, и всякий читатель спросит: зачем было читать про нее? Что за фигу нам граф подсунул? Только авторитет себе испортите!
У Софьи Андреевны брови поползли на лоб. Толстой, отшатнувшись обратно к столу, сгреб с него
