которых горел свет, выглянули любопытные, на балкон вышла парочка, загорелись темные окна… Престарелый тенор, встав рядом со мной, запел знойную серенаду, в которой особенно часто повторялось слово «Нэ-э-эйлллья-а-а-а» с чудовищной глубины вибрацией в конце.
Вот, наконец, вспыхнули огни и в её номере. Она вышла на балкон. Лица ее не было видно совсем: была различима лишь тонкая фигура в зеленоватой дымке пеньюара, который, в льющемся из ее комнаты свете, стал практически прозрачным, да трепещущие на ветру волосы. И только тут я окончательно решил для себя, что ее телосложение отнюдь не уродливо. Вот и седой романтический тенор, закончив выводить рулады, пощелкал языком и, показав на нее толстым пальцем, сообщил мне:
– Сеньорита беллиссимо!
– Сам знаю, – ревниво откликнулся я.
Тут по сценарию Тито Неля должна была скинуть мне с балкона веревочную лестницу. Оказывается, о наличии таковой здесь предупреждают всякую въезжающую одинокую женщину. Но этого не произошло. Пауза затягивалась.
– Неля, – негромко позвал я.
Тишина. Но этот вариант сценария был продуман тоже. Лестницу сбрасывают не обязательно после первой серенады, порою девушку берут измором. И тенор заголосил было вновь… Но его прервал голос Нелли.
– Заткни его, Сергей.
Я выполнил ее пожелание с абсолютной точностью – зажав певцу рот.
– Чего ты хочешь? – спросила она в возникшей тишине очень мрачным голосом.
Я не знал, что ответить. Точнее, знал, конечно, да прямо отвечать не хотелось. Но она и не стала ждать.
– Ладно, лезь, – сказала она, и веревочная лестница, разматываясь, наконец-то полетела вниз. Инструменты взревели мажором.
– Браво-брависсимо, браво-брависсимо!.. – привычно заорал тенор партию из «Севильского цирюльника», но я, почувствовав заданную Нелей тональность ситуации, зажал ему рот опять. Тут же смолкли и инструменты. Неля ушла в комнату.
Чувствуя себя полнейшим идиотом, я полез вверх.
– А через входные двери мы не умеем? – спросила она, сидя на кровати, когда я шагнул с балкона в комнату.
– Ну-у, – замялся я, – это не так…
– Романтично? – подсказала она.
– Да, – кивнул я, снимая с плеча сумку с шампанским и фруктами.
– Черт бы тебя побрал с твоей романтикой, – покачала она головой, и я вспомнил поговорку Пилы – «Такую романтику я не люблю…». – Всё испортил. Как жаль…
– Но почему?! – вскричал я. – Что я испортил?! В конце концов, я еще ничего и не сделал! Я могу просто уйти, и все останется так, как было, хотя мне этого, признаюсь, и не хочется. – Я почувствовал, что разговор начинает входить в естественную колею.
– Я, я, я – сплошные «я», – отозвалась она. – А я? Ты спросил, чего хочу я? Да, я могла бы сейчас скорчить из себя недотрогу, и все исправилось бы. Но понимаешь, я не могу врать. Вообще не могу, не умею, это клинический случай. Если приходится, я болею от этого. А тебе не могу врать тем более. Потому что я влюбилась в тебя. И я хочу тебя.
Я шагнул к ней, но она остановила меня властным жестом.
– Стой! Да, я хочу тебя. Да, я влюбилась. Но есть нюанс. И я знаю, что теперь ничего между нами не будет, потому что ты такой же, как все. Потому что ты возненавидишь меня, когда я объясню тебе, в чем дело. А мне придется.
Я слушал ее, еще ничего не понимая…
– До окончания цикла осталось каких-то два месяца, – продолжала она говорить загадками, – а потом я сама прилетела бы к тебе в Россию…
Наверное, она надеялась, что я уйду, не дослушав, не поняв… Но по дурости своей я остался. И тогда она сказала:
– Я ношу вещь. В себе.
– Что? – не въехал я сперва.
– Вещь в себе. Ношу, – повторила она и униженно склонила голову. – Я думала, ты в курсе.
И тут, наконец, я все понял. Господи ты Боже мой, неужели же все так просто и гнусно?! Словно пазлы совместились в верном порядке, и из разноцветных разрозненных фактов и фактиков появилось единое полотно. «Женщина-моллюск». Это самый грязный криминальный бизнес, какой только можно себе представить. Так вот что имел в виду паршивец Гера, говоря, что она – их единственное богатство… Меня замутило.
– Зачем?.. – простонал я и тут же был вынужден выскочить обратно на балкон. Я стоял, перегнувшись через перила, но меня так и не стошнило, видно мне помог свежий воздух.
– Зачем? – услышал я ее приглушенный голос из комнаты. – А ты когда-нибудь был нищим?
Я сделал еще пару глубоких вздохов, потом обернулся и ответил:
– Но не такой же ценой…
– Что ты об этом знаешь? Почему какому-то морскому моллюску можно вынашивать в себе жемчужины,
