Они все-таки вытащили обессилевшего парня на сухой участок. Колька едва дышал, но был жив.
– Чертовы ворота. Чертовы ворота… – шептал парнишка, хватая воздух ртом.
– Что за ворота? – Ивана била крупная дрожь.
Но Колька не ответил, а только мотал головой и повторял:
– Чертовы ворота…
Наконец, немного успокоившись, парень поднялся на ноги. Перебрался к своей кочке. Сел на нее, как курица на насест. Прошептал:
– Знаю дорогу…
– Какую, к черту, дорогу? – Иван почувствовал раздражение. – Все вешки проверили. Все! Надо другой какой-то путь искать. В обход, что ли. Не одна же тут гать…
– Гать, может, и не одна. Да только где ее найдешь?
Лопухин пожал плечами.
Колька махнул рукой на вешку, которую проверил первой:
– Там идти надо.
Лопухин промолчал. Сил говорить уже не было.
Парнишка поднялся, скинул страховочную веревку, подхватил шест, который ухитрился не потерять, и двинул к вешке.
– Эй! Куда?! Веревку! – Иван кинулся следом, но Колька только отмахнулся и ступил в черную воду.
До первой вешки он дошел легко. Потом промерил глубину, окунув руку по самый локоть. Удовлетворенно кивнул и нырнул. У Лопухина только сердце екнуло.
Однако меньше чем через минуту голова парня показалась на поверхности метрах в пяти от первой вешки. Он поднимался все выше и наконец встал. Вода едва доходила ему до колен.
– Поднырнуть надо! – крикнул он, помахав рукой.
Позади жалобно заплакал голый немец.
38
Стоять на твердом, хоть и колышущемся настиле было непривычно и очень приятно. После болотного холодца, после уходящей из-под ног вязкой бездны кругляк, обвязанный толстой веревкой, был чем-то вроде асфальтового шоссе в сравнении с пыльной, ухабистой и грязной грунтовкой.
Гать была узка. Бревенчатая тропка шириной в метр, не больше, проложенная от островка до островка, которые неведомо как образовались в бездонной черной яме.
При каждом шаге через щели поднималась вода, но гать держала.
Взобравшись на спасительную дорогу, Иван, немец и Колька долго лежали на бревнах, разглядывая синее небо. На торчащие жерди они развесили мокрую одежду. Солнце хоть и близилось к закату, но припекало основательно.
Развязав вещмешок, полученный от бабки Пелагеи, Лопухин обнаружил, что краюха хлеба промокла начисто, пропиталась гнилой водой и грязью. Однако аккуратно завернутые в тряпицу куски сала вполне можно было есть. А уж трем банкам тушенки точно совсем ничего не сделалось. Иван отложил сало на потом, ножом вскрыл банку. Протянул Кольке…
– Давай, проводник, жуй. Нам еще тут куковать, пока одежонка высохнет. А то еще заболеть не хватает…
Парнишка принял банку. Покосился в сторону своих штанов.
– Ложку утопил…
Иван протянул ему нож.
– Пиявку отцепи… – буркнул парнишка.
Иван провел рукой по бедру и с отвращением натолкнулся на скользкий бугорок. Да не один.
– Дрянь…
Пиявки отваливались легко. Насосавшиеся, сытые, лоснящиеся, они, мерзко извиваясь, исчезали в черной воде.
– А ты-то как?
– Ко мне не липнут, – пробурчал Колька с набитым ртом. – Ты лучше этого проверь…
Он указал ножом на доктора.
– Эй, геноссе! – Иван махнул рукой, вставай, мол.
Немец послушно поднялся.
– Ох, елки… Дрянь какая…
К тому времени как Иван помог Гансу счистить кровососов, Колька уговорил треть банки и протянул ее Ивану. Тот подвинул еду немцу. Доктор посмотрел испуганно, но принялся жадно есть с ножа.
«Надо бы «наган» вытащить… – мелькнула у Лопухина мыслишка. – Черт его знает, что он с ножиком удумает…»
Но немец вел себя примерно, точно так же, как и Колька, отъел третью часть и вернул банку Ивану.
Тушенка показалась Лопухину невероятно вкусной. Будто бы и не ел ничего подобного…
Доев, Иван швырнул банку в воду и осторожно, чтобы не сверзиться в черную воду, пошел посмотреть на карту, что сушилась, разложенная по бревнышкам, в наиболее сухом и устойчивом месте.
– Ничего, вроде бы что-то разглядеть можно. И компас не утоп. Не так все плохо, слышь, Колька?
– Неизвестно еще, куда эта гать нас выведет.
– В смысле?
– Ну, дорожка же не напрямки идет. Где можно было поставить, поставили. А дальше уж… – Парнишка развел худыми руками.
– Да… Положеньице… – побормотал Лопухин. – Ну, от фрицев ушли, и то ладно.
– А еще гать бывает разная.
– В смысле?
– Ну, не одни ж мы такие умные. Мало ли кто может на нее взобраться. Да и входы на гать не все такие сложные, есть и простые. А где-то, мне дед говорил, так она вообще из леса начинается. Только никто не знает где. Даже дед не знал. Говорили просто. – После еды мальчишка блаженно растянулся на бревнах. Было видно, что чувствует он себя героем и нисколько этого не стесняется.
– Ну и?
– Так вот, некоторые гати ведут в самую топь. Хуже этой. А некоторые по кругу водят. Иногда проваливаются. Иногда место меняют, плавают.
– Прям минное поле, а не болото, – зло буркнул Иван. – А мы на какой?
Колька легкомысленно пожал плечами:
– Кто его знает? Это, может, и неправда все. Может, просто байка такая, чтоб пацанва в болото не лазила. Мы, правда, все равно ходили. Особенно по осени.
– Так, погоди, а определить как?
– А никак.
– Ну, а дед тебе ничего такого не говорил? Это ж лабиринт какой-то…
– Говорил что-то… – Паренек неуверенно вздохнул. – Да я не помню, так чтобы все целиком. Он все обещал показать, мол, говорить – это одно, показывать надо. Не успел.
– Положеньице…
Лопухин задумался. Получалось, что гать была не спасением, а лишь очередным витком жуткого пути.
Бревнышки дороги в болоте теперь не казались надежными, ограждающими от бездны. Они были ее частью, готовой в любой момент уйти из-под ног.
Откуда-то издалека донеслись раскатистые «тах-тах-тах». Немец встревоженно приподнялся.
– Лежи… Не надейся… – буркнул Иван. – Болото, звуки далеко разносит. Sumpf. Die Laute weit.[8]
Доктор часто закивал, но озираться не прекратил.
– Черт… – Лопухин вдруг почувствовал, что ему становится холодно. – Идти надо.
– Куда? – поинтересовался Колька.
– Ну, ты ж у нас тут абориген! – озлился Иван, но потом взял себя в руки. – Да шут его знает… Попробуем эту гать чертову. Другого варианта все равно нет. Ведь нет?
