Парнишка только хмыкнул и продолжил:
– И прибежали из леса его помощнички…
– Так, а эти откуда? Он что, с дружиной пришел?
– Он заранее знал, что проиграет, потому притащил с собой еще всяких гадов.
– Понятно.
– И осадили они нашего кузнеца. Заперли его в кузне. И думали уже поджечь его, но тут он…
– Кто?
– Не перебивай. Кузнец, наш!
– Все понял. Больше не буду.
– Так вот, и тут он взял все диковинки, которые сделал немец, и кинул их в горн. Переплавил там и с тайными заклинаниями изготовил себе меч. Заковал в него молнию, радугу и солнце. И с его помощью разрубил ворота и всю ватагу немецкую порубил. А самого немца загнал в это самое болото. Да так далеко, что тот не смог выбраться. И до сих пор тут плутает. Потому в этом болоте нет железа. Все сковал тот немец, пытается смастерить себе железные гати, чтобы выбраться на твердую почву.
– А наш кузнец?
– Жил долго и счастливо. И помер. Но это потом, а до этого хорошо жил. А немец так до сих пор и плутает…
– Не позавидуешь, – пробормотал Лопухин.
История на Ивана воздействия не оказала. Прежде всего его волновали не мифические неуспокоенные немцы, а совершенно реальные их потомки. Которые с автоматами наперевес снова пришли в эти земли, на этот раз не мериться знаниями, а убивать и жечь. Ради процветания и торжества арийской расы.
Но Колька заметно успокоился, достал из мешка кусочек сала и принялся его жевать.
– Сказки, конечно, – вздохнул он. – Только…
– Что только?
Парнишка покосился на немца. Тот смотрел строго перед собой, в костер. Казалось, даже не моргал. И если бы не озноб, его можно было бы принять за мертвого.
– Только зря мы тут остановились, – понизив голос, произнес Колька. – Островок, конечно, удобный. Сухой. Только зря…
– Да прекрати ты! – Иван почувствовал раздражение. – Сначала немец, теперь ты… Как дети малые! Ну, с доктором понятно. Он сослепу какого-нибудь нетопыря испугался… А ты-то что?!
И он топнул ногой.
Странный звук разнесся окрест. Словно не в хлипкий островок Лопухин ударил, а в гулкий, огромный барабан, который затопили в незапамятные времена колдуны-великаны… Тонкая дрожь пронеслась по болоту, по грязи и ряске. Во все стороны от островка пошли круги, как от брошенного в воду камня.
– Вот чертовщина, – прошептал Иван и снова попинал землю под ногами.
Ничего. Островок молчал.
Лопухин покосился на Кольку, но парнишка, кажется, ничего не заметил.
– Странная ерунда. – Иван поежился.
– Ерунда не ерунда, а место тут плохое. – Паренек нахмурился и протянул Ивану банку с остатками тушенки. – Ты извини, я больше слопал. Мне когда страшно, я голодный становлюсь очень.
– Ничего, тебе полезно. А то худой как щепка. – Лопухин принял банку, покосился на доктора. – Эй… Медицина!
От протянутой банки немец шарахнулся и замотал головой.
– Ну, насильно кормить не буду. – Иван подцепил ножом ароматный ломтик. – Колька, ты веточек подбрось… Пусть подымят, все комаров меньше будет.
– На всю ночь не хватит, – пробормотал парнишка.
– Ничего. Я, когда мы с тобой немца искали, кусточки приглядел. Сгодятся.
– Так за ними идти надо.
– Ну, – Иван усмехнулся, – это только в сказках дрова сами к печи ходят. А у нас, брат, ситуация другая. Придется сходить.
Колька забеспокоился.
– Ты слышал? – Паренек приподнялся и уставился куда-то в темноту.
– Чего? – Иван вытащил «наган».
– Будто… идет кто-то.
Некоторое время Лопухин прислушивался, но кроме комариного писка ничего не услыхал.
– Да ну тебя к черту! – ругнулся Иван. – Совсем уже… Кто ночью по болоту ходить станет? Таких идитов, брат, еще поискать. Ногу не туда поставил, и пиши пропало.
– Ну да… Ну да…
– Ты давай поспи лучше. Завтра целый день топать еще. Я подежурю.
– Не хочется что-то.
– Давай-давай, не дури. За немцем присмотри, а я схожу веток наломаю.
– Дядь Вань! Не уходи! – неожиданно вскинулся паренек.
Лопухин прокашлялся.
– Ладно хныкать. Не девка. – Он встал. – За немца головой отвечаешь, боец.
Щелкнул «наган», и Лопухин ушел в темноту.
Поначалу идти пришлось на ощупь. Однако потом глаза привыкли, Иван начал различать дорогу.
Островок был маленький, и Лопухин быстро отыскал место с тонкими и ломкими кустами. Как раз неподалеку от гати, по которой они и пришли на этот остров.
Однако Колькино волнение все же передалось Ивану. Все эти россказни про дурное место, хочешь не хочешь, заставляли оборачиваться. Иногда Лопухину казалось, что сверлит спину злой чей-то взгляд и трава шуршит за спиной…
Он оборачивался. Но нет. Никого…
Набрав целую охапку веток, чтобы можно было жечь не задумываясь, Иван уже совсем было собрался двинуть обратно, как за спиной явственно зашлепали бревна гати.
«Оп-па! – подумал Лопухин, медленно опуская охапку на землю. – А парню не показалось…»
Он резко развернулся. «Наган» уперся стволом в темноту.
«Ну! Где ж ты?..»
Никого.
Где-то у костра Колька подкинул свежих веточек. И… Иван увидел.
Человек не лежал на гати. Нет. Скорее он пригнулся на неестественно вывернутых ногах, раскорячился уродливой лягушкой, прильнул к мокрым бревнам. Длинные волосы черными сосульками свешивались вниз, к самой воде. Слышалось тяжелое дыхание. Хриплое, шипящее. Только от одного этого звука волосы на голове становились дыбом.
Иван увидел черные провалы на месте глаз. И длинный, длинный язык, которым урод вылизывал гать. Помимо хрипов Лопухин расслышал омерзительный шуршащий звук, с которым язык страшного мужика ходил по бревнам.
Не в силах вымолвить ни слова, Иван стоял и смотрел.
А уродец осторожно, вздрагивая при каждом движении, будто шел по битым стеклам, продвинулся вперед, принюхиваясь. И, видимо найдя какое-то особое место, снова высунул язык… Лопухин глубоко вдохнул, давя рвотные позывы, и только сейчас учуял омерзительный запах, разлившийся в воздухе. Тошнотворно воняло мертвечиной.
– Стой… – просипел Иван, судорожно сглатывая. – Стой, тварь! Кто идет?! Стрелять…
Больше ничего сказать было невозможно. Гадкий запах начисто перекрыл дыхание. Легкие жгло будто огнем.
Но уродец услышал. Он вздрогнул. Замер. И, будто огромная черная капля, стек с гати в воду. Без звука. Только едва-едва закачалась вода…
Перед тем как вернуться к костру, Лопухин еще долго стоял, дрожа и пытаясь выровнять дыхание.
41
Колька не спал. То ли повинуясь приказу, то ли из страха, он сидел напротив немца,
