полетели гранаты. И крик «Alarm!» потонул в грохоте взрывов и визге осколков.
Казалось палатки смело внезапным вихрем. Со всех сторон загрохотало. Земля густо перемешалась с воздухом. Крики, выстрелы, стоны раненых, кошмарное звуковое сопровождение войны…
Юра не стрелял, хотя мишеней было предостаточно. Все силы тунгусский охотник положил на то, чтобы не потерять раненого офицера, что упорно полз к своему мотоциклу.
После гранат и первого залпа партизанские роты пошли в рукопашную. Они ворвались на территорию лагеря, озверевшие от ночного ожидания, от смертей, поражений, где у каждого кто-то погиб. Они ворвались в лагерь, полный перепуганных немцев, чувствуя кровь – на этот раз не свою, а чужую, сладкую, пьянящую, льющуюся по желобам штыков!
Немцы в белом исподнем метались по лагерю, как куры в курятнике, который режет хитрая и не знающая жалости лиса. Тех, кто сопротивлялся, убивали жестоко и стремительно. Падающих на колени с поднятыми руками глушили прикладами, сбивали с ног, вязали руки за спиной.
С дальнего конца палаточного городка ответили огнем – там немцы сумели организовать сопротивление и с боем прорывались к технике. Но поздно, слишком поздно. Расправа была короткой и злой.
Когда первая волна нападающих захлестнула лагерь, Юра-тунгус поднялся, примкнул штык и побежал туда, где барахтался в пыли его офицер. Маленький и юркий охотник перепрыгивал через дерущихся, где-то приседал, уворачивался, но не терял из виду свою цель.
Между тем немец сбросил навалившегося красноармейца, ловко полоснул его ножом по горлу, откатился, вскочил и добрался до мотоцикла. Прыгнул в седло. Пнул педаль. Еще раз.
Но тут в грудь его что-то ударило, больно укололо, да так и остановилось.
Штык вошел не более чем на сантиметр. Немец вздрогнул, поднял голову и уставился в узкие, прищуренные глаза смуглолицего человека. Красноармеец упер винтовку ему в грудь, и по плотно сжатым губам немец понял, что тот готов проколоть его, как бабочку. Офицер замер. Был еще шанс пропустить, как учили инструктора, штык в сторону, вдоль тела, ухватить за ствол, дернуть, потом ребром ладони по горлу…
Юра сделал шаг назад, вскинул «мосинку» к плечу, прицелился в лицо врагу.
Немец осторожно, чтобы не спровоцировать выстрел, поднял здоровую руку. Вторая висела плетью.
Какое-то время они смотрели друга на друга, а потом офицер сделал неуловимый шаг вперед, буквально накалываясь на штык. Юра вздрогнул, отшатнулся и резко ударил прикладом. Немец повалился в траву.
72
Личные вещи и документы пленных Болдин рассматривал внимательно. Все как обычно, письма из дома, всякие безделушки вроде губных гармошек, открыток похабного содержания и игральных карт. Документы. Имя, звание… Вещи плененного офицера лежали отдельно.
– Это все в мусор, – генерал махнул рукой. – Гармошки раздать, карты и картинки сжечь. А тут будем разбираться. Кто его взял?
– Рядовой Юрий Гантимуров.
– А! Знаю такого! Это, пожалуй, Красная Звезда, как вы считаете, Владимир Филиппович?
– Так точно, Иван Васильевич, – Верховцев что-то записал в блокнотике.
– А приведите мне этого героя. Поговорить хочу.
Когда Верховцев вышел, Болдин взял со стола нечто круглое – не то камень, не то железку. Осторожно потрогал значок, вырубленный на медальоне.
– Как все странно, – пробормотал себе под нос генерал. – Как все удивительно и странно…
Полог палатки откинулся. Вошел тунгус. Вытянулся. Замер.
– Ага, наш орел! – Болдин широко улыбнулся, подошел ближе. Обнял бойца за плечи. – Ну, молодец, молодец! Удачно поохотился. Поздравляю! Как выберемся, представлю к ордену.
– Служу Советскому Союзу! – Юра вытянулся еще больше, хотя казалось, что уже некуда.
– Вольно. – Болдин отошел к столу. – Ты мне скажи, как его приметил?
– В прицел, товарищ генерал, – ответил тунгус без тени улыбки.
– А почему именно его? Заранее на офицера шел?
– Никак нет. Он из палатки выскочил. Перед наступлением. Одетый. К мотоциклу побежал. Я его подстрелил.
Болдин удивленно поднял брови.
– А почему только ранил?
– Потому что я его один раз уже убивал, товарищ генерал. Подумал, что будет лучше его живым держать.
– Не понял. – Болдин заглянул в документы офицера.
– Помните, мы колонну разбили? И карту у офицера взяли. Это он был. Я целился. Я помню.
– Не ошибаешься? Ведь не бывает так.
– Не ошибаюсь, товарищ генерал. Потому в этот раз стрелял в руку.
– Может, почудилось? Может, в прошлый раз только ранил?
Тунгус немного помедлил с ответом, видно было, что сомневается.
– Может, и так. Только я и без прицела белку могу в глаз бить. А с прицелом ни разу не промахивался. В тайге если стреляешь плохо – голодный ходишь.
– Ну да… – Болдин кивнул. – Понимаю. Хорошо, свободен! Еще раз хвалю, молодец!
– Спасибо, товарищ генерал! – Юра козырнул, лихо развернулся и вышел.
В проходе показался Верховцев.
– Ну что, Владимир Филиппович, – вздохнул Болдин. – Как там наш немец?
– Молчит. Форсированные методы пока не применяли. Остальные мне показались достаточно искренними.
– Вот и хорошо. Поработайте с ними, а господина, – Болдин еще раз заглянул в документы, – фон Лилленштайна давайте ко мне. Потом подготовите доклад по результатам допроса. И еще… отдайте приказ сниматься с места. Пусть все готовятся.
Немца в генеральский шатер привели двое красноармейцев. У него были связаны руки, отсутствовал ремень, отчего вид у пленного был какой-то неопрятный, расхристанный.
– Развяжите, – приказал Болдин.
Один из красноармейцев зло зыркнул на немца, но веревку распутал, запасливо засунув ее в карман. Оба, повинуясь знаку генерала, вышли и замерли у входа в палатку.
– Also, Herr oberst, mit Ihnen aufrichtig sein,[16] – начал Болдин, но немец прервал:
– Sprechen auf Russisch, bei Ihnen die furchtbare Betonung.[17]
– Да? – удивился Болдин. – А мне говорили, что я неплохо говорю на языке Шиллера.
– С вами проще говорить на языке Пушкина. – Фон Лилленштайн осторожно потрогал забинтованное плечо. – Давайте не будем ломать комедию. Я ничего вам не скажу, проще меня расстрелять.
– Думаете?
– Я уверен. Пытки тоже не принесут особого результата.
– Почему же?
Немец пожал плечами.
– Можете считать, что я очень упрямый.
– Да? А я хотел поговорить с вами о многом. – Болдин достал планшетку, вытащил карту, положил ее на стол рядом с фон Лилленштайном. – Узнаете?
Немец покачал головой.
– Нет.
– Странно. А вот внизу приписка… Если не ошибаюсь, ваше имя?
– Мое. Это действительно моя карта. Что с того?
– А то, что ее сняли с вашего трупа, господин барон.
– Я думал, в России все материалисты.
Болдин хмыкнул.
– А вот это? – Он вытащил медальон.
