старика-колдуна, без которого их сильнейшие в мире армии ну никак не могут обойтись.
– Смешно, – сказал Айнцигер без улыбки. – Но я думал, вы по иному поводу... Идемте к костру, погреемся немного.
– Я отлучусь на минуту.
Воскобойников, утопая в снегу по колено, отошел в сторонку, за кусты, отрыл руками ямку, устроился поудобнее и спустил штаны – пока не началась вьюга, по большой нужде надо сходить, а то потом ветром полные портки снегу наметет...
Перед ним открывался довольно унылый пейзаж – лощина, поросшая лесом, на снегу едва заметна пробитая отрядом лыжня, надо всем этим – сизое небо. Прищурившись, полковой комиссар пытался разглядеть, что происходит на той стороне лощины, в невысоком густом кустарнике. Вначале ему показалось, что там что-то шевелится, но потом он сморгнул и подумал, что это от усталости глаз. Но через несколько мгновений в кустах снова что-то двинулось, потом еще...
Нервы ни к черту, подумал Воскобойников. Зверушка какая-то, лес ведь, у них тоже зимой забот полно, жрать все хотят. Олень. Медведь. Росомаха. Леса тут глухие, тварей разных водится небось до беса.
Сплюнув, он доделал свои дела и вернулся к костру. Красноармейцы грелись у еле заметного огонька, Потапчук деловито регулировал ремни на лыже, немец всё еще сосал арманьяк – бездонная у него фляжка, что ли? Русский человек так пить не умеет, русскому человеку проще осадить в два глотка всю посудинку и начать искать продолжения.
– Сворачиваем посиделки, товарищи, – сказал Воскобойников.
Только когда Смоленский засыпал остатки костра снегом, полковой комиссар сообразил, что сам-то так и не успел погреться у огня... Ладно, и на ходу не замерзнешь, благо и мороз градусов пятнадцать, не больше. Или притерпелся уже?
До указанного эсэсовцем хутора по прямой было километров сорок пять, но это по прямой, как ворона летает, а в лесу откуда прямая? Через пень-колоду, да еще с такими лыжниками... Часа через три пути Каримов совсем сдался – упал ничком в снег и лежал, пока не заметили, что его нету. Воскобойников и Чибисов вернулись, растолкали красноармейца, подняли.
– Не могу ходить, – виновато бормотал Каримов. – Не могу, товарищ командир. Совсем плохо.
– Что ж делать-то? – озаботился сердобольный Потапчук. – Малый в самом деле не ходок.
– Отдохни, Каримов, – сказал комиссар. – Посиди, хлебни вот малость.
Каримов послушно отпил самогонки, закашлялся, вытер слезы варежкой.
– Нельзя водка пить, – покачал он головой. – Аллах не велит.
– Консерву ел? То-то, а она ж из чушки! То же и водка. Аллах, брат, у тебя дома остался, – сказал Потапчук. – Тут Аллаха нету. Тут снег один да елки, мать их едрит... прошу прощения, товарищ полковой комиссар!
– Ну, Каримов? Сдюжишь еще часок? – спросил Воскобойников.
– Часок могу, – улыбнулся красноармеец.
– Мы потише пойдем, на тебя будем равняться. Всё равно спешить некуда, в лесу ночевать придется.
Каримов, которому взялся помогать Керьялайнен, не подкачал – падал, что-то бормотал по-своему, то ли молился, то ли ругался, но шел. И час, и другой, и третий, пока разведывавший путь далеко впереди Вершинин не прибежал обратно и не замахал руками, крича:
– Дом! Там дом!
– Что он говорит? – спросил немец встревоженно.
– Говорит, дом нашел.
– Откуда тут дом?
– Сейчас посмотрим.
Подошли тихо, скрытно, ожидая, что вот-вот по ним откроют огонь, но дом оказался вовсе не дом, а что-то вроде большого шалаша из тонких древесных стволов. Видимо, временное укрытие, старое, давно заброшенное – то ли лесорубы, то ли охотники соорудили, но пришлось очень кстати, потому что обещанная немцем вьюга уже начинала отрясать снег с елей, пробиралась через малейшие щелочки в одежде к самому телу, холодила и леденила. Всем хотелось скорее отдохнуть, согреться, поэтому работали споро – одни настилали поверх каркаса свежие еловые лапы взамен старых, усохших и осыпавшихся, другие разводили внутри костер. В результате получился вполне уютный домик, в котором и переночевать было не грех. Дым, правда, уходил плохо, но всё же не настолько, чтоб угореть. Глаза пощипывало, это да, но зато в тепле.
Дежурить снаружи уговорились по часу, первым пошел Борисенко. Ели консервы, разогретые на костре. Немца, как заметил Воскобойников, по-прежнему сторонились, но Потапчук подал банку с консервой ему первому, заботился, видать, об иностранце. Поскольку фляжка Айнцигера оказалась всё же не бездонной, эсэсовец выпил самогона, причем с видимым удовольствием.
– Во дает немец, – шепнул с уважением Смоленский.
– Удивляетесь? – спросил эсэсовец, передавая кружку дальше. – Вы не пробовали франконский обстлер, его гонят из фруктов. Или трестер, из мозельского винограда... Хотя нет, трестер послабее и потоньше, а вот во Франконии в самом деле изготовляют примерно подобное же пойло. В такую погоду, как сейчас, лучше всякого коньяка.
– Чего он, товарищ полковой комиссар? – спросил с интересом Потапчук.
Воскобойников перевел, красноармейцы заулыбались.
– Видал, и у них мастера гнать имеются, – сказал Потапчук. – А у нас в Ельце из картох гонят.
