тщедушного на вид человека. — Лихой парень, англисанам не легко будет таких одолеть!
— Кто там? — вдруг раздался грозный оклик часового, и вслед за вспышкой грянул выстрел. Но цели своей он не достиг, о чем свидетельствовала беспорядочная пальба, которую тотчас открыли английские солдаты.
ГЛАВА 8
Судя по всему, индусы были полны решимости довести борьбу за освобождение капитана Бессребреника до победного конца. Однако и английское правосудие сдаваться не собиралось.
Обязанности трагически погибшего председателя верховного суда Тейлора взял на себя его заместитель Арчибальд Нортон. Он, как и его предшественник, отличался высоким профессионализмом, обладал обостренным чувством собственного достоинства, не боялся угроз и с презрением относился к смерти.
Едва он занял новый пост, как получил от пандитов такой же точно ультиматум, какой был отвергнут судьей Тейлором, и в той же самой форме. Несомненно, служба слежки и информации действовала у них безупречно!
Судья Нортон, настроенный по-боевому, приказал в ответ выставить в своей гостиной записку, кинжал и шарф, обнаруженные утром у изголовья его кровати, и со смехом, словно некие забавные вещицы, показывал их слугам. Чтобы лишний раз продемонстрировать таинственным и грозным противникам, что не боится их, он распорядился перевести Бессребреника в карцер и заковать.
Узника приковали к стене каземата сразу двумя цепями: одна шла к железному кольцу на ноге, другая — к стальному поясу. Ходить по камере было нельзя: длины цепей — около четырех метров — едва хватало на пару шагов. Бессребреник отнесся к варварской акции с деланным безразличием. Но в душе у него все кипело, он люто ненавидел своих обидчиков и твердо решил отомстить им.
Сидя в полумраке, так как свет в карцер проникал лишь через узкое зарешеченное окошко, он и не подозревал, какой радостный сюрприз ожидает его. А между тем не прошло и двух часов после водворения пленника сюда, как дверь отворилась и вошли тюремщик-европеец и слуга-индус с чашкой риса и мясом, уже нарезанным на мелкие куски, — с тем чтобы заключенный мог обойтись одной деревянной ложкой. По знаку тюремщика, строившего из себя важного белого господина и не допускавшего и мысли о том, что смог бы и сам принести все это, слуга положил еду на пол, после чего оба, как всегда не сказав ни слова, удалились.
Оставшись один, Бессребреник уселся поудобнее, поджав под себя ноги, как это делают не только на Востоке, но и в Европе — правда, в последнем случае лишь портные. Стараясь не обращать внимания на стеснявшие его движения цепи и успокаивая себя тем, что на войне как на войне, он зачерпнул ложкой рис, аппетитный на вид и приготовленный, в чем тотчас убедился, довольно вкусно, и, как человек, которому некуда спешить, стал есть чинно и не спеша, пытаясь продлить удовольствие.
Внезапно ложка наткнулась на что-то. Капитан, прервав пиршество, запустил в приправленный острым соусом рис пальцы и с удивлением извлек оттуда кусок бамбука — небольшую, размером с сигарету, трубочку.
Для заключенного любая вещь приобретает особое значение, и капитан внимательно осмотрел находку. Один конец у трубочки был залеплен воском, другой заткнут пробкой — тоже из бамбука. В голову пришла дерзкая мысль: а вдруг там письмо со словами ободрения или план побега? Безумная надежда овладела всем его существом. Бежать, бежать отсюда — из карцера, от этих оков!
Ножа у него не было, но имелись зубы. Он расщепил ими бамбук и вытащил аккуратно свернутый листок бумаги. Сердце бешено забилось. Трясущимися руками развернул он записку, и на глаза навернулись слезы: то был почерк жены!
Бессребреник быстро пробежал глазами наспех написанные строчки:
Затем пленник еще раз, уже неторопливо, перечитал письмо. Перед его глазами стоял обожаемый образ отважной подруги, чья преданность не знала преград. Его милая Клавдия — все та же мужественная и энергичная женщина, добрая и прекрасная, как богиня! Цепи падут, рухнут каменные стены, и сердца двух любящих людей вновь воссоединятся!
Капитан отдался сладким мечтам и в мыслях своих был далеко от этого мрачного застенка.
В то время как Клавдия тосковала по мужу, а тот, в цепях, томился в заточении, пандиты и их помощники факиры действовали весьма активно и не стесняясь в средствах.
В Калькутте, насчитывавшей вместе с пригородами и Хаурой миллион двести тысяч жителей, было много театров. Но самым фешенебельным, рассчитанным на избранных, был все же театр со странным названием «Сан-Суси»[39], куда каждый старался попасть и где высший свет имел свои ложи. В тот вечер там шла пьеса Шекспира, и зал был полон. Присутствовал на представлении и судья Нортон, вместе с многочисленной семьей, восседавшей на видном месте — в первом ряду ложи рядом со сценой.
Первые два акта были сыграны под бурные аплодисменты, на которые англичане не скупятся, когда ставится Шекспир — их гордость и слава. Но третьего акта судье досмотреть не удалось. Только поднялся занавес, как к ним в ложу тихо вошел посыльный из верховного суда в богатой униформе и при оружии. Дождавшись, когда судья оглянется, он почтительно поклонился и протянул письмо.
Судья сердито отложил бинокль, взял конверт и распечатал. Видимо, в нем содержалось нечто важное, потому что он тотчас встал и сказал супруге:
— К сожалению, дорогая, мне придется на пять минут покинуть вас… Начальник полиции просит меня срочно выяснить одну вещь.
— Но будьте осторожны, друг мой!
— Что вы, не волнуйтесь! Я буду здесь, в фойе.
Прикрыв за собой дверь в ложу, судья спросил посыльного:
— С кем должен я встретиться?
— С инспектором местного отделения полиции, ваша честь!
— Хорошо. А ты теперь передай своему начальнику, чтобы ждал моих распоряжений.
Слуга вышел с поклоном, судья же направился к фойе.
Прошло четверть часа, затем полчаса, показавшиеся жене судьи вечностью. Муж сказал, что выйдет минут на пять, а его все нет!
Помня об ужасных угрозах в адрес супруга, она ощущала в сердце своем все растущую тревогу и, наконец, не выдержав, вышла в фойе. Сначала, ослепленная ярким светом, она никого не заметила, но не прошло и нескольких мгновений, как из груди ее вырвался дикий, душераздирающий крик. На ковре, упав навзничь, лежал муж — с налитыми кровью глазами, со ртом, искаженным предсмертной судорогой. Вокруг шеи черный шарф, зловещий знак секты душителей. Потолок закружился, дыхание перехватило, и она,
