— А тундра — это и есть та забытая Богом земля, которая начинается там, где перестает расти лиственница, и простирается до берега Ледовитого океана. Это — бесплодная пустыня, в которой растет только серый олений мох, но только здесь бесплодие происходит не от недостатка влаги, а от избытка холода. Вид ее не менее уныл и тосклив, чем даже вид лессовой пустыни. Вот что такое тундра. Почва тундры промерзает насквозь и лишь во время мимолетного лета оттаивает под солнцем не больше как на метр в глубину, превращаясь в топкое, вязкое болото. Зимой — лед, летом — трясина, тундра во всякое время года одинако негостеприимна, и даже туземцы, вообще весьма нетребовательные относительно комфорта, боятся ее, как огня.
— Благодарю вас, — сказал Жюльен. — Однако вы прекрасно знакомы с местными условиями, и мы можем только благодарить судьбу, что она послала нам такого полезного попутчика.
— Пользы от моей опытности покуда еще нет никакой. Все равно я ничего больше не могу для вас сделать: не могу достать дров для обогрева, не могу сыскать пищи. В сущности, наше положение просто ужасно: корма собакам осталось всего раза на два, не больше.
— Да, это действительно очень серьезно. Впрочем, что ж? Без дров мы еще можем обойтись: будем чаще ставить самовар и согреваться ромом, чаем, водкой, — этого у нас много.
— Хорошо, но собаки-то как же? Конечно, оленей еще можно прокормить, раскапывая снег и доставая из-под него мох. Но в тундре, я не думаю, чтобы можно было встретить какую-нибудь дичь. Из этого следует, что когда собаки переколеют от голода, то нам придется или замерзать в тундре, или идти пешком. И то, и другое одинаково ужасно.
— Ничего, все устроится. Не будем терять надежды.
Это главное. Действительно, никогда, ни при каких обстоятельствах, даже самых трудных, не следует терять надежды. Бывали случаи, когда упадок духа был губительнее самых тяжелых материальных лишений, и наоборот — люди, сильные духом, выходили победителями из самой жестокой борьбы с обстоятельствами.
Надежда путешественников не замедлила оправдаться.
Сани быстро летели по тундре среди деревьев-карликов, как вдруг якут-проводник так круто остановил передние, что Лопатин едва не вывалился из них от толчка.
— Что случилось? — спросил Лопатин у якута.
Тот, нахмурив брови, пытливо озирался кругом, разглядывая бесконечную равнину, освещенную красноватым светом полярного солнца.
— Волки, барин, — отвечал он.
Нарта Жака и Жюльена поравнялась с передними санями.
— Волки? — переспросил Лопатин. — Где же? Я не вижу.
— Я тоже не вижу, зато слышу, — отвечал якут.
— Что же они делают?
— Гонятся за зверем.
— За каким?
— Стало быть, за лосем или за оленем.
Лопатин перевел французам слова якута и прибавил от себя, поясняя невысказанную проводником мысль:
— Надо этого оленя или лося перехватить у волков.
Глава XIII
На горизонте быстро перемещалась черная линия, как бы следуя за черной точкой, которая в свою очередь тоже двигалась с необыкновенной быстротой.
Вскоре зоркий глаз якута смог различить в сплошной линии отдельные точки, а чуткое ухо его уже давно улавливало волчий вой.
Путешественники приготовили ружья. Четыре нарты стали на расстоянии ста метров одна от другой, образовав таким образом засаду, на которую неминуемо должна была наткнуться дикая стая.
Черная точка между тем быстро увеличивалась, принимая определенные очертания. Вот уже стали видны громадные ветвистые рога крупного лося.
Преследуемый огромной стаей сибирских волков, он быстро мчался к опушке карликового леса, близ которой остановились сани путешественников.
Чуя приближение кровожадной стаи, собаки притихли и в испуге жались к саням, ощетинив шерсть и поджавши хвосты.
Лось, не видя опасности, ожидавшей его впереди, помнил только одно, что за ним гонятся хищники, и вихрем несся прямо на нарту, в которой сидели Жюльен и Жак.
Жюльен уже давно целился в лося из своего ружья.
Подпустив животное на пятьдесят метров, он вдруг скинул с правой руки теплую меховую перчатку и нажал курок.
Лось бежал, вытянув вперед голову, и пуля попала ему в самую середину лба, между глаз. Он сделал громадный прыжок и тяжело рухнул с простреленным черепом на землю, окрашивая теплой кровью ослепительно белый снег.
— Браво! — вскричал Жак, дивясь проворству и меткости своего товарища. — Вот теперь у нас есть большой запас корма для собак.
Но Жюльену было не до комплиментов. Он, не особенно цензурно ругаясь, отчаянно тряс правой рукой и дул на свои заледеневшие пальцы.
— Что с тобой? Что случилось? — удивился Жак.
— То, что мои пальцы примерзли к курку, вот что. Чертовский мороз!.. Это такая боль, такая боль… точно от ожога раскаленным железом.
— Обжегся морозом!.. Вот замечательная несообразность!..
— Да, тебе смешно, черт тебя побери, а каково мне-то? Но хуже всего то, что я не могу теперь стрелять, а между тем нам, наверное, придется повоевать с волками. Они добычу не уступят.
— Ничего, теперь стрелять буду я. Моя очередь.
— Берегись, чтоб и с тобой того же не случилось. Я глупо сделал, что забыл одну простую вещь: ведь если к замерзшему металлу прикоснуться теплой рукой, то рука непременно примерзнет и с тканями ее произойдет то же, что бывает от ожога.
— Как же теперь быть?
— Заверни руку во что-нибудь… в какой-нибудь лоскуток, в тряпку, в платок носовой, что ли… Но только поскорее. Волки проголодались.
— Да, правда. Эти волки не так добродушны, как в Западной Сибири. Черт возьми! Что за пасти у них! Что за клыки!
Действительно, волки не столько испугались, сколько удивились выстрелу и полукругом обступили мертвого лося на расстоянии сажен пятнадцати.
Преважно усевшись на задние лапы, они вытянули вперед морды и завыли.
Самые смелые из них, а быть может, самые голодные, начали понемногу подвигаться вперед, опустив хвост и припадая на задние лапы, как бы готовясь к прыжку. Полукруг около мертвого лося все больше и
