больше сужался.
Жак послушался совета Жюльена и, сняв перчатку, обернул руку оторванным лоскутом капюшона своей шубы.
Грянули два выстрела, и два волка покатились в судорогах по снегу.
Затем еще раздались два выстрела… и опять два волка упали мертвыми на снег… потом еще… и еще…
Выросла целая груда убитых хищников, но уцелевшие и не думали отступать.
Между тем Лопатин и якут, зная упорство волков, не без тревоги дожидались исхода поединка.
Прийти на помощь французам они не могли. Собаки до такой степени испугались волков, что остолбенели от страха и ни за что не хотели двинуться с места.
Идти же пешком было опасно: во-первых, собаки при санях остались бы на произвол судьбы, хотя бы и ненадолго, а во-вторых, встреча с волками один на один могла окончиться очень печально для Лопатина и якута.
Но, к счастью, скорострельные винтовки, подарок иркутского генерал-губернатора, отлично делали свое дело.
Жюльен и Жак стреляли без перерыва, окруженные облаками дыма, в котором то и дело вспыхивали молнии выстрелов. Вскоре от громадной, сотенной стаи осталось не больше сорока волков.
Тогда остальные начали наконец отступать, но медленно, шаг за шагом, как бы все еще не решаясь уступить противникам лакомую добычу.
Неутомимые стрелки сделали передышку, чтобы перезарядить свои винтовки.
Волки воспользовались этим перерывом. Они вновь приблизились, открыли свои кровожадные пасти…
Челюсти их заработали.
Над чем? Над лосем, конечно?
О, нет, читатель, отнюдь не так.
Волки стали пожирать… своих мертвых и раненых собратьев.
Друзья, зарядив ружья, не стали, однако, стрелять и с изумлением ждали, что будет дальше.
В несколько минут хищники утолили первый голод… Затем — очевидно, волки были опытные — они позаботились, чтобы у них и назавтра осталось корму. Одним словом, они удалились, таща за собой каждый по полусъеденному трупу товарища.
Путешественники опять спаслись.
Лось, по мнению Жюльена, весил килограммов сто. За вычетом костей и кожи получался, таким образом, значительный запас корма для сорока собак; этого должно было хватить дней на пять.
Нижне-Колымск — самый крайний русский город на севере Сибири и вместе с тем главный город округа, хотя и малонаселенного, но весьма значительного по своей территории.
Внешний вид городка непригляден: несколько жалких хижин и юрт, в которых ютится бедное местное население, на две трети состоящее из сосланных в «отдаленные» места казаков, которые в числе трех или четырех сотен составляют местный гарнизон.
Мы уже описывали читателям Якутск. Пусть же они вообразят себе городишко, который настолько же уступает Якутску, насколько последний Петербургу, и они поймут, что такое Нижне-Колымск, девять месяцев в году погребенный под снегом.
Жители занимаются рыбной ловлей во время короткого лета, на зиму рыбу вялят и сушат. Случается, что всего запаса не хватает до конца зимы, и тогда, разумеется, в край приходит голод и смерть. Но что же делать? Таковы уж суровые климатические условия.
Сурова, бедна, жалка жизнь обитателей этой «могилы природы», но тем не менее человек способен свыкнуться даже и с такой ужасной жизнью. Во всяком случае, бывают минуты, когда даже местное, удрученное всеми невзгодами, население забывает ее тяготы и предается бесшабашному веселью.
Случается это в феврале, во время ежегодной меховой ярмарки, в селении Островном, в двухстах верстах от Нижне-Колымска.
На эту ярмарку съезжаются купцы из разных мест Сибири и даже из бывших русских владений в Америке.
Селение Островное состоит из трех десятков юрт, бедной деревянной церкви и деревянного этапного дома, в котором и сосредоточивается во время ярмарки местное полицейское управление. Эта ярмарка называется нижнеколымской, по имени округа, а не по имени городка, где она происходит.
Русские купцы приезжают в Островное с запада, везя на запряженных оленями санях предметы для меновой торговли, а с востока и северо-востока съезжаются на запряженных собаками нартах чукчи, везущие добытые отчасти охотой, отчасти куплей ценные шкуры пушных зверей.
Чукчи — единственные посредники между русским торговым людом и туземцами крайнего севера Америки. Они не любят заниматься охотой, предпочитая этому трудному занятию торговлю. Весной, во время разлива, они собираются на мысе Восточном и оттуда переплывают Берингов пролив на своих байдарах — утлых челноках из оленьей или тюленьей шкуры. На американский берег они перевозят табак, железо, стеклянные вещи и прочие товары из России и в обмен на них вывозят из Америки всевозможные меха и моржовые клыки, вымениваемые у эскимосов.
Прибыв домой на азиатский берег, они со всем своим скарбом, с женами и детьми, с собаками и оленями и даже со своими кочевыми юртами направляются в Островное.
Это напоминает настоящее кочевье.
Чукчи держат много оленей, так как эти животные — их единственный ресурс пропитания. Вот почему у них всегда на первом месте забота о том, чтобы олени были сыты, чтобы их было чем кормить. Поэтому чукчи никогда не пускаются в путь, не нагрузив предварительно свои нарты кормом для оленей, достаточным на все время переезда через тундру.
Эта поездка всегда длится долго. Чукчи едут обыкновенно не прямой дорогой, а с многочисленными объездами, чтобы посетить на пути те места, где можно обновить запас оленьего корма. Для них эти заминки ничего не значат, а лишь вносят разнообразие в скучную дорогу. В Островное на ярмарку они все равно поспеют.
Делая на пути частые остановки, они развлекаются между делом охотой и, таким образом коротая время, незаметно приближаются к своей цели.
Жалких хижин Островного, разумеется, никогда не хватило бы для того, чтобы вместить всех прибывших. Но чукчи и не нуждаются в этом. Они устраивают свой лагерь за селом и по-своему комфортабельно располагаются в кибитках. По другую сторону села разбивают привезенные с собой палатки из оленьих шкур русские купцы, и таким образом по обеим его сторонам образуются два торговых лагеря.
Особенно впечатляюще выглядят эти два лагеря вечером.
Там и сям поднимаются к синему небу, на котором мигают многочисленные звезды, столбы дыма из походных хижин. Далеко кругом блестят костры, освещая своим заревом бесчисленные кабитки купцов, а на горизонте развертывается, точно громадное знамя, северное сияние, блистая то красными, то зелеными, то лиловыми огнями.
Это зрелище для взора. До слуха же доносится неумолчный, смутный гул, образуемый всевозможными звуками, покрываемыми по временам дробным гудением. То трещат барабаны шаманов, созывающих чукчей на молитву.
Или иногда вдруг из общего неопределенного шума выделится звонкий вой сотен собак и долго звучит господствующей нотой в морозном воздухе.
Так проходит ночь, и наступает короткий день, во время которого между обоими лагерями ведутся оживленные сношения. Ярмарка обыкновенно продолжается несколько дней.
В этом году ярмарка была необыкновенно оживленной: мехов навезли много, и русские купцы и чукчи заключили обилие выгодных для обеих сторон сделок.
Недалеко от Островного, в стороне от дороги на Нижне-Колымск, стояла заброшенная деревянная сторожка, в которой прежде, вероятно, останавливались казачьи разъезды; по крайней мере, при сторожке находился навес вроде сарая, приспособленный для размещения лошадей.
