Карлос и Долорес выслушали все с присущей им стойкостью, как те, кто целиком посвятил себя борьбе за независимость родины. Придя к выводу, что случившееся с Фрикет под корень подрубает планы побега, Карлос спокойно сказал:
— Теперь, когда все, на мой взгляд, потеряно, надеюсь, дорогая благодетельница, вы не откажете вашим вечным должникам в последней услуге.
— Пожалуйста, говорите…
— Достаньте немного яда… чтобы быстро и наверняка положить конец мучениям, уготованным для нас тиранами.
— Да вы что! Ни в коем случае!
— Вы отказываетесь? — с удивлением воскликнула Долорес.
— Да. Во всяком случае до тех пор, пока останется хоть малейшая надежда избежать каторги.
— На что же вы надеетесь?
— На то, что мы удерем от этих идальго[39], более спесивых и грубых, чем солдафоны из Померании[40]. Видите ли, мне запрещают!.. Бог ты мой, со мной обращаются как с солдатом, опоздавшим на поверку! Посмотрим!
— Тогда скажите хоть, что нам делать, чтобы оказаться на свободе…
— Ничего… Абсолютно ничего! За дело примемся мы с Мариусом… Потерпите до полуночи: когда раздастся бой курантов, будьте начеку… Полночь — время преступлений и побегов.
Фрикет, подавив гнев, успокоившись и вновь обретя уверенность, попрощалась с друзьями.
Главное — не унывать! Не терять надежды!
Вечером она о чем-то пошепталась с Мариусом. Потом они потихоньку обошли весь госпиталь, осмотрели подвальные помещения, куда никогда не заглядывали, побывали в зловонных закоулках, где еще с прошлого века скопились кучи мусора.
В одиннадцать часов Мариус, дыша как кашалот[41], чуть не орал от счастья. Гримируясь при свече, он почти до неузнаваемости изменил внешность. Черную бороду, торчавшую словно комок пакли, провансалец выкрасил в ярко-рыжий цвет, столь часто встречающийся в Испании. То же самое он проделал с лохматыми иссиня-черными бровями и с волосами, торчавшими во все стороны подобно колючей проволоке. Маленькой губкой матрос смывал перед зеркалом лишнее и дико хохотал.
— Черт побери! Это я или нет… Сейчас поищу: «Эй ты, Мариус!.. Где же ты?» Вот это да, мадемуазель, здорово! А краска-то, она хорошая?
— Месяца три продержится.
— Здорово! Здорово! Даю голову на отсечение, что легавые, когда сообщат мои приметы, ни дьявола не угадают. Вот это химия, мадемуазель!
Да уж, без химии при побеге не обойдешься. С помощью таких трюков мы обводили вокруг пальца мальгасийцев[42] и итальянцев из Массауа…[43] Хорошо… Никто вас не узнает, и это главное. А все остальное готово?
— Готово, мадемуазель.
— Тогда пошли за нашими пленниками.
Провансалец сунул под мышку три пакета средних размеров и пошел за девушкой по боковым коридорам, освещавшимся только еле-еле горящими газовыми горелками.
Дело шло к полуночи. За несколько минут до боя часов Фрикет вбежала в небольшое помещение, где томились патриоты. Едва она успела объяснить, что им предстоит сделать, как вдали послышались звуки тяжелых шагов, голоса, отдающие приказания, звон металла. Фрикет сжалась.
— Это за ними… Солдаты идут Охранники… Поздно… Бог мой! Слишком поздно!
Шаги приближались. В конце коридора блеснули штыки. Фрикет резко бросила полковнику и Долорес.
— Быстро! Быстро! За мной!
Карлос, все поняв, проворчал:
— Живыми нас не возьмут. Яду! Умоляю вас.
— Ну же, идите! Скорее!
Фрикет чуть не силком выпихнула их в главный коридор. Там, к несчастью, горел яркий свет. Мариус протянул руку и погасил горелку. Стало темно как в склепе. Все четверо с бьющимися сердцами, ничего не видя, кинулись бежать, стараясь не шуметь. Вдали забрезжил огонек. Фрикет извлекла из кармана ключ, открыла какую-то дверь и прошептала:
— Каменная лестница. Двадцать ступенек… Спускайтесь! И ничему не удивляйтесь.
Она замкнула дверь изнутри и тоже пошла вниз.
На лестничной клетке стоял сладковатый, тошнотворный запах. Ступеньки были скользкие, словно в камерах или каменных мешках.
Нашим патриотам было не занимать смелости. Их не напугал бы, кажется, никакой сюрприз. Но и они невольно вскрикнули: на столах лежали десятка два окоченевших трупов, в мертвящем свете еле горящих рожков они выглядели жутко.
— Морг! — пробормотала Долорес, чьи нервы были на пределе.
— Не бойтесь! — успокоила Фрикет.
— Знаете, — воскликнул Карлос, — такого кошмара не увидишь даже на поле битвы!
— Баста! — сказал Мариус. — Все это ерунда Я здесь лежал.
В полном изумлении полковник посмотрел на матроса, волосы и борода у того горели огнем. Это несколько отвлекло Карлоса.
— Что, полковник, не узнаешь? Это химия. Спросите лучше у мадемуазель — она все объяснит.
— Честное слово, его не узнать!
— Верно, — сказала Фрикет. — Это уже мой третий побег… с помощью химии. При первом я прибегала к фосфору — кабил[44] Барка, мой зебу [45] Майе и я горели как факелы. При втором я превратилась в негритянку, применив концентрированный раствор ляписа. Ну а теперь Мариус, умывшись перекисью водорода, стал не то кирпичного, не то морковного цвета. Делаем что можем. Ну, как? Вам лучше, Долорес?
— Да, лучше. Спасибо, дорогая. Но ведь мы не пробудем здесь долго? Дышать нечем… Как-то очень не по себе. Мне кажется, что я умираю…
— Мы вскоре уйдем. Поймите, в госпитале сейчас обшаривают каждый уголок. Наверняка ваше исчезновение уже заметили… Мариус!
— Да, мадемуазель!
— Приподнимите плиту.
Стало слышно, как с трудом сдвигается с места какой-то тяжелый камень.
— Готово, мадемуазель.
В одном из углов мрачного помещения появилось отверстие, через него мог бы пролезть не очень крупный человек. Оттуда доносился еще более тяжелый и тошнотворный запах.
Фрикет зажгла свечу и первой смело полезла в дыру. Когда ее почти не стало видно, она ровным, но решительным голосом приказала:
— Мариус и вы, полковник, понесете пакеты с одеждой и оружием. Долорес спустится сразу за мной, а Мариус полезет последним, прежде поставив на место каменную плиту.
— Есть, мадемуазель! — отозвался Карлос. — Скажите только, где мы?
— В сточной канаве, которая ведет или, по крайней мере, должна вести к морю.
ГЛАВА 6
