рассказал ей о себе:
— Моя была стрелок… два раза отпуск… моя кароший солдат… денщик у полковника, потом отпустил, карашо себя вести… сохранить военный билет…
— А что ты теперь делаешь?
— Моя работала проводником багажа… потом после рана моя болей, меня увольнять, не годен к службе…
Барка выглядел крепким мужчиной лет сорока, с орлиным носом, блестящими глазами, белозубой улыбкой. Несмотря на худобу, в нем чувствовались сила, энергия и решительность.
Француженка обработала его рану раствором карболки. Судьба несчастного не на шутку беспокоила ее, она знала, что у араба нет ни дома, ни денег, и поэтому спросила:
— На что же ты будешь жить?
Барка рассмеялся и просто ответил:
— Кароший солдат всегда найти что плохо лежит… Барка найти кофе, сухари, табак и выпить чуть- чуть…
— Выпить!.. А заповедь Пророка?[86]
— Пророк оставаться в Алжире, заповеди тоже…
— Ах так, отлично… Тогда счастливо тебе, Барка.
Раненый попрощался и снова устроился под навесом, под которым он, видимо, намеревался поселиться. Фрикет вернулась в свою комнату, наскоро привела себя в порядок и, едва пробило девять, отправилась в штаб. Она хотела, чтобы ее принял начальник. Караульный взял у нее визитную карточку:
«Мадемуазель Фрикет,
уполномоченная Комитета Французских Дам,
корреспондентка газеты „Глобус“ и „Журнала путешествий“».
Прождав довольно долго, она уже начала волноваться, когда наконец ее принял какой-то служащий малоприятной наружности, который сухо спросил, что ей угодно.
— Я хотела бы присоединиться к нашим войскам, чтобы работать сестрой милосердия и одновременно передавать корреспонденции французским газетам.
Коротышка-чиновник поправил пенсне, казалось, задумался и затем с важным видом ответил:
— А у вас имеется разрешение?
— Нет, я ведь за ним и пришла к вам.
— Я имею в виду разрешение правительства.
— Я только что приехала из Японии, точнее из Кореи, там были бои, и я оказывала раненым медицинскую помощь.
— Значит, вы врач, мадемуазель?
— О, я пока еще только учусь на медицинском, — ответила Фрикет, разозлившись на этот бесцеремонный холодный допрос.
— Вам следует обратиться к начальнику медицинской службы и разузнать, не требуются ли им случайно помощники.
«Мне нравится это „случайно“», — подумала девушка, которая видела накануне переполненные госпитали и больных, ковыляющих по городу.
— Ладно, может быть, обращусь. А что вы скажете насчет корреспонденций из действующей армии?
— Нет, это невозможно!
— Однако здесь находятся журналисты из Франции, представляющие «Ажанс Ава», «Тан», «Пети Марсейе», «Голуа»… Есть даже художник-иллюстратор, господин Тинейр.
— Эти господа еще до отъезда из Франции получили аккредитацию через министерство. Они находятся здесь официально и благодаря этому получают, разумеется за плату, определенный паек на себя, своих слуг и лошадей.
— Сударь, как мне кажется, командующий волен брать на работу людей по своему собственному усмотрению, и тем же правом обладает и начальник штаба.
— В уставе есть статьи, запрещающие подобные действия.
— Что ж, я пойду к командующему.
— Он в санатории Носси-Комба…
— Тогда к начальнику штаба…
— Он в Маровуэй…
— Так, значит…
— Пока мы для вас ничего не можем сделать, мадемуазель.
— Отлично, сударь. Если дело обстоит так, то я постараюсь обойтись без помощи официальных лиц… Я придумаю, как обеспечить себя необходимым, оказать помощь тем, кто в ней нуждается, и рассказать обо всем увиденном.
— Однако…
— Надеюсь, что мне не будут чинить препятствий и я смогу следовать за армией на свой страх и риск… Я ни у кого ничего не попрошу и буду совершенно независима…
— А как же… ваша безопасность… как вы будете питаться, ездить повсюду… и что, если вы заболеете…
— Сударь, я благодарна вам за заботу, — с иронией сказала Фрикет. — Но я твердо решила следовать за нашей армией, и так и будет! А сейчас разрешите откланяться.
Юная француженка вернулась к себе в отвратительном настроении. «Да, неплохое начало, — думала она. — Права оказалась добрая монахиня, когда предупреждала меня о здешних порядках!»
Ей пришло в голову телеграфировать в Париж, чтобы получить разрешение, о котором говорил чиновник. Но потом девушка сообразила, что телеграф находится в распоряжении военных властей и ее депеша либо не дойдет по назначению, либо прибудет туда через несколько месяцев. Она утешила себя мыслью, что военные действия закончатся еще не скоро и что ее положение, конечно, изменится через какое-то время.
— Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать, — повторяла она, расхаживая взад-вперед по комнате. — Что ж, буду ждать.
…Так прошло несколько дней. Мадемуазель Фрикет узнала, что армия захватила без всяких потерь позиции Маровуэй. Ее патриотические чувства ликовали, а сердце преисполнилось гордостью от этой первой победы.
Итак, пули и снаряды врага не нанесли вреда солдатам, однако то же самое нельзя было сказать о местном климате. Лихорадка, жаркое солнце, усталость, малокровие мучили, к несчастью, чаще всего самых молодых. Число «выведенных из строя» росло день ото дня, и войска буквально таяли на глазах.
Между тем Барка, подопечный нашей героини, чувствовал себя гораздо лучше. Ужасная рана заживала и мало-помалу затягивалась. Все это происходило, конечно, благодаря юной француженке, которая проводила лечение очень тщательно, буквально вкладывая душу. Араб бойко передвигался на костылях, съедал все, что ему украдкой по ночам приносили товарищи, и относился к тубибе с благодарностью и восхищением.
Недели через полторы он вдруг исчез и отсутствовал около суток. Фрикет, уже успевшая к нему привыкнуть, решила, что араб ушел насовсем. Ей это было неприятно, и она подумала с грустью: «Мог бы и подождать до полного выздоровления».
Однако волнения Фрикет были напрасны. Наутро Барка подъехал к ее дому, сидя верхом на очень странном животном, которое выглядело как настоящее чудище, сошедшее с изображений Апокалипсиса[87].
Представьте себе огромного быка или, точнее, его призрак: он был такой тощий, что рядом с ним скелет показался бы толстяком; высохшая, шершавая как терка кожа местами была содрана и обтягивала ребра, которые уродливыми буграми выпирали наружу. У животного остался один рог, второй был сломан, из
