алчностью.
– Однако это общество лишь карикатура на настоящее. Мужчины, может быть, еще ничего, но женщины… бывшие пастушки, прислуги, прачки, гувернантки или кухарки, которым повезло и они попали в мир содержанок. Я тебя введу в свет, где бывает настоящая женщина!.. Ты увидишь, какова она. Она может быть не лучше кокотки, часто выглядит и поступает даже хуже, но через нее ты сможешь сделать карьеру, стать богатым… если будешь меня слушаться.
– О патрон!.. От ваших слов у меня все внутри загорается и в глазах темнеет.
– Ты быстро пресытишься.
– Но пока это меня очень прельщает.
– Вполне естественно, и я помогу тебе удовлетворить желание. Истинный Бог, парнишка, ты мне нравишься! Ты хитер как обезьяна, испорчен как целый исправительный дом, недурен собой, очень умен. С моей помощью ты достигнешь успеха, ручаюсь. Ты будешь моей правой рукой, а когда я устранюсь от дел, ты их унаследуешь.
– Вы слишком добры ко мне! А пока… какие вы даете приказания?
– Сидеть на месте и, я тебе уже сказал, ждать, как будут разворачиваться события.
– Как! Вы даже не хотите отомстить рыбаку Могену и этой стерве Андреа, из-за которой мы погорели?
– Делать это сейчас было бы верхом глупости. Надо дать им всем подышать спокойно после всех происшествий.
– По крайней мере, надеюсь, вы позволите мне разделаться с мразью, что лупил меня ногами; кажется, он ухажер старшей из сестер Жермены и сейчас живет, наверное, в доме Березова.
– Не трогай его пока! Слышишь, что я говорю! Пусть все они перестанут что-либо подозревать. А насчет мести, то это блюдо надо всегда есть только холодным. Увидишь сам…
– Так что я должен делать в точности?
– Наблюдать за домом Березова. Смотреть, кто в него входит, кто выходит, знать, как чувствует себя князь, лучше ему или хуже, выздоравливает или умирает. И действовать по обстоятельствам. Пока будешь жить здесь в ожидании новых приказаний. Не очень долго, потому что я намерен увезти тебя в путешествие.
– Далеко?
– Отучись от привычки спрашивать! Пока я не научу тебя некоторым приемам гримирования, способам быстро менять свое лицо.
– Всегда и во всем к вашим услугам, патрон!
…Березов быстро поправлялся. Ему уже позволили говорить и есть более питательные кушанья, силы возвращались к русскому князю.
Живя так, будто дом находился за сто миль от Парижа, вдали от мерзких сплетен, от шума и дикой злобы так называемого света, что так долго держал его в плену, Мишель чувствовал себя родившимся заново, тем более что рядом постоянно была любимая женщина, первая, кого он любил.
Отсутствие посторонних, которое прежде его угнетало, теперь казалось очень приятным, и он вполне одобрял действия Владислава, сделавшего особняк похожим на осажденную крепость. Спокойствие и безопасность всех обитателей дома были обеспечены, и эти условия способствовали быстрому выздоровлению князя.
На двенадцатый день он уже смог встать и пройтись по своей комнате, а на семнадцатый доктор сказал, что пациент почти здоров, рана полностью зарубцевалась.
Период выздоровления прошел для Мишеля как сладостный сон.
Если бы не ранение, от которого он чуть не умер, молодой русский, возможно, не узнал бы радости духовного сближения с любимой, позволяющей надеяться на полное супружеское единение в будущем. То, что прежде казалось ему невозможным и пугающим, теперь представлялось главной целью человеческого существования.
Жермена выздоровела, сестры ее были спасены, сам он был молод, красив, богат и совершенно свободен в своих действиях и мог надеяться, что Жермена полюбит его не только благодарной сестринской любовью.
Представляя себе будущее, Мишель думал: «О! Как она будет меня любить!»
Часть вторая
НЕНАВИСТЬ
ГЛАВА 1
К середине января князь поправился, но еще испытывал некоторое недомогание и слабость, и доктор считал, что не худо бы поехать в страну, где воздух теплее и суше, чем в это время в Париже. Для Жермены это было бы тоже полезно после стольких перенесенных тревог и тяжелой болезни. Наконец, Мишель чувствовал себя неспокойно в столице, где он и близкие пережили не одно покушение на его жизнь, и опасался, что враги не остановятся на этом. Хотелось дать отдых душе, не ожидать поминутно новых нападений и преследований жестокого и сильного врага, не запираться в четырех стенах из страха перед каким-нибудь новым злодеянием.
Березов поделился намерениями и планами с Жерменой, та возражала, говоря, что ей и сестрам пора бы найти работу и не сидеть на чужой шее, но Мишель только рукой махнул и с широтой русской натуры сказал ласково, но решительно:
– Незачем об этом сейчас толковать, всем троим надо сперва поправиться как следует, а потом уж будет видно, что делать дальше.
Решили отправиться в Неаполь.
Мишель хотел пригласить и Бобино, он мог быть весьма полезен в путешествии, к тому же князь очень полюбил смышленого, изворотливого и вместе с тем доброго и великодушного юношу, уже не раз проявившего себя с самой лучшей стороны. Князь сказал:
– Мой дорогой, мы едем в Италию.
Бобино подумал, что под словом «мы» подразумеваются сам хозяин дома и Жермена с сестрами; мысль эта его огорчила, что сразу уловил Березов и добавил:
– Я имею в виду, конечно, и вас, Бобино.
– Очень вам признателен, князь, но я не вижу, чем теперь, когда вы вместе и в общем здоровы, смогу быть полезен. Негоже жить за чужой счет, пусть даже очень богатого человека, я привык зарабатывать на жизнь своим трудом. Мне пора вернуться в типографию, где товарищи, наверное, уже думают, что я загулял, – говорил Бобино.
Березов стал его прямо-таки умолять, юноша продолжал отказываться и, только когда начала упрашивать Жермена, сдался.
– Ладно, я согласен, но с условием – не больше чем на год. Если за это время ничего не случится, я возвращаюсь к своей работе.
– Слава Богу, договорились. Только и я ставлю условие: не называть меня князем. Пускай обращаются так светские люди, для кого чины и звания превыше всего. В чем тут моя заслуга? Разве я сделал что- нибудь, чтобы оказаться князем? Не больше, чем вы для положения найденыша. И в чем, по сути, разница между вами и мной? Ведь не титулами, не богатством определяются качества человека. Вы умный, работящий, благородный, порядочный, мы почти одного возраста, так будем жить как два добрых товарища.
Бобино выглядел бесконечно растроганным.
– Наш писатель граф Толстой считает, – продолжал Березов, – что люди равны, каждый должен сам себя обслуживать, и подтверждал теорию практикой. Наш князь Кропоткин [57] пожертвовал титулом, состоянием и почестями за идею демократии: за проповедь этого учения он терпел бедность, тюрьму и ссылку. Я, конечно, не чета им, я не в силах переменить образ жизни. Но хотя бы в малом… Договоримся: будем говорить друг другу ты, обращаться только по имени.
Бобино воскликнул:
– Господи! Если бы все были такими, как вы, насколько меньше горя осталось бы на несчастной земле!
С этого дня безродный, бедный парижский типограф и русский князь – архимиллионер стали
