В десять часов они еще сидели за ликерами и курили сигары, когда кто-то попросил разрешения поговорить с графом.
Это был один из его людей, прибежавший доложить, что русский посол собственной персоной вместе с Бобино и отрядом вооруженных людей направился туда, где был совершен налет на князя, – в надежде напасть на группу разбойников.
Мондье рассмеялся.
– Как наивны эти добрые люди! Вообразили, будто мы станем их там дожидаться! Пусть позабавятся, разыскивая нас, а у меня сейчас дело более важное, чем обезвреживать дураков-мстителей. Приказываю, чтобы, начиная с этого часа, повсюду было полное спокойствие семь дней.
Посланец почтительно поклонился и вышел.
Через несколько минут вернулся Пьер.
– Господин граф, пленник не пожелал есть, он, наверное, боится, что его отравят.
– Он отказывается от пищи, тем хуже для него. Когда очень проголодается, сам попросит. К тому же мне совсем не надо, чтобы он слишком насыщался. Чем меньше он будет есть, тем более раздражимым станет и, следовательно, легче поддастся моему опыту. Пойди к нему, Пьер, прихвати смирительную рубашку и веревку, мы явимся вслед за тобой.
Мондье предложил Бамбошу еще по стаканчику, сказав:
– Мне надо еще поднять тонус.
Выпили с удовольствием.
– А теперь идем, Бамбош. Я в прекрасном состоянии, из меня просто исходят флюиды![68] Или я самонадеянно ошибаюсь, или ты увидишь нечто совершенно удивительное.
Сказав это, он повел Бамбоша к пленнику.
Березов действительно имел основания опасаться, что Мондье, получив чек и телеграмму, захочет дать ему яду, и поэтому решительно отказался от весьма изысканных блюд.
– Князь, неужели вы мне не доверяете до такой степени? – спросил граф, войдя. – Но это просто нелепо, извините! Теперь, когда мы с вами поладили, вы мой гость и с вами будут обходиться в соответствии с этим положением и вашим высоким достоинством. Если бы не вынужденная необходимость принять некоторые меры предосторожности до получения выкупа, вы были бы уже свободны. Забудьте, пожалуйста, о том, что я работаю на большой дороге, и смотрите на меня как на старого друга, который пришел вас поразвлечь, ведь мы принадлежим к одному кругу, и вам не в чем меня упрекнуть, кроме маленьких грешков.
Березов не смог спокойно принять слова Мондье и ответить в соответствующем духе. Он сказал:
– Ваша шутка весьма сомнительного вкуса, месье, и если в вас еще осталось что-нибудь от воспитанного человека, какого я встречал в обществе, то прошу не говорить со мной в подобном тоне.
Мондье улыбнулся, но видно было, что он с трудом сдержал гнев.
В свою очередь Бамбош тоже захотел вступить в разговор:
– Нет, дорогой князь, над вами никто не смеется. Доказательством тому служит, что мы с графом пришли сюда как ваши истинные, хорошо воспитанные друзья.
Мишель сейчас впервые внимательно рассмотрел этого бойкого малого и нашел его вульгарным, увидел, что это едва отесанный выскочка, и горько пожалел о том, с какой легкостью иногда принимают в порядочное общество подобных авантюристов, неизвестно откуда явившихся.
Князь смерил нахала презрительным взглядом и сказал:
– Мальчик, я могу ошибиться, принять фальшивую монету за подлинную, на время счесть равным себе лакея-выскочку, каким вы, мне кажется, являетесь, но для меня сейчас нет сомнения: вы просто обыкновенный мерзавец, почему и прошу избавить меня от вашего общества.
Спокойно-оскорбительные слова задели Бамбоша сильнее, чем если бы он получил пощечину. Он разразился безудержным словесным потоком.
– Что у меня нет свидетельства о благородном происхождении… пусть так!.. Что меня не воспитывали в аристократическом пансионате мадам де Бассанвилль, верно… что я мерзавец… ладно, охотно признаю и это… но что я обыкновенный негодяй… с этим я никак не согласен и докажу почему. Думаете, было легко топить Бобино против кабачка Лишамора, проследить вас от дома рыбака Могена до вашего особняка в Париже, войти к вам и жить под видом лакея, отравить воду, которую вы должны были выпить и спаслись только чудом, выстрелить вам в грудь из карабина и, наконец, примазаться к вашей компании здесь, заманить вас как дурака в ловушку, привезти в монастырь Камальдолей и отдать в руки наших людей, чтобы здесь из вас выкачали миллион, и, наверное, не последний? Если все это вы считаете обыкновенным делом, вы дьявольски требовательны.
– Молодец, Бамбош! У тебя развито профессиональное честолюбие, ты далеко пойдешь! – одобрительно произнес Мондье.
Бесчестные слова бандита, хвастающегося своими преступлениями как подвигами, вывели князя из состояния презрительного спокойствия. Его охватило страшное бешенство славянина, заставившее забыть о том, что он один против трех сильных людей, наверняка хорошо вооруженных и безусловно способных спокойно убить любого.
Мишель видел перед собой только палача Жермены, виновника смерти бедной монахини, подлеца, причинившего многим столько горя.
Князь глухо вскрикнул, вскочил, бросился на оторопевшего Бамбоша, схватил за горло, швырнул под ноги и воскликнул:
– Будь что будет, пусть другие меня убьют, но тебя-то я прикончу, скотина!
Все произошло так быстро, что опешившие Мондье и Пьер не успели его остановить. Бамбош уже хрипел, весь посинев, но тут двое опамятовались и пришли подельнику на помощь.
Когда Бамбош уже бился в судорогах, а Березов, сдавив ему горло, нажимал на грудь коленом и оказался обращенным спиной к Пьеру, тот выхватил нож и нацелился всадить его князю между лопатками, Мондье крикнул:
– Не убивать! Не увечить!
Тогда бандит навалился на Мишеля и крепко придавил к полу. Князь, отпустив при этом Бамбоша, моментально схватился с Пьером, пытаясь выбраться из-под него, но тот, чрезвычайно сильный, не поддался. В это время Бамбош успел вздохнуть и зубами впился князю в икры, а Мондье, мигом сделав петлю из шелкового шнура от портьеры, связал пленнику ноги.
Русский богатырь отбивался от троих, но не мог сладить. В это время Пьер вскочил и отработанным приемом набросил на противника смирительную рубашку.
Когда Березова связали, Мондье, все время сохранявший спокойствие и хладнокровие, приказал посадить князя в кресло. Из предосторожности Пьер привязал спеленатого к высокой деревянной спинке веревкой так, что пленник лишился возможности двигаться.
Граф прервал мрачное молчание, сопровождавшее эти приготовления, сказав:
– А теперь начнем забавляться.
Бамбош хрипел и отплевывался, ругаясь:
– Проклятый казак, ты мне заплатишь за это и подороже, чем на рынке!
Видя мрачное спокойствие графа, глаза Бамбоша, полные ненависти, и зверскую физиономию слуги, Мишель думал: «Они сейчас начнут как-нибудь особенно жестоко меня мучить, может быть, на всю жизнь изуродуют».
Он как молитву повторял про себя милое имя Жермены и ждал, прямо глядя на графа.
К его великому удивлению, граф воскликнул:
– Отлично! Вот то, что нам надо. Спокойно, не шевелитесь, как говорят фотографы.
Он сел против Мишеля, почти касаясь его колен своими. Потом уставился в глаза князя острым, каким- то проникающим вглубь взором. Естественно, молодой человек не понял намерений негодяя и нарочно не отводил взгляда, как бы скрещивая незримые шпаги.
Так продолжалось минут пять: ни один, ни другой, казалось, не брал верх в этой то ли странной дуэли, то ли детской игре в гляделки.
Мишель начал слегка розоветь, а Мондье, наоборот, – бледнеть. Но вот князь почувствовал некую
