Андрей Петрович подъехал к аржановскому куреню, вылез из машины, захватив пакет с айвой. Солнце дробилось в кроне вербы, парусящей на ветру. Из палисадника тянуло календулой. Андрей Петрович подошел к калитке. И тут же попятился, заметив овчарку. Она с разбегу шибанулась о планки, вздыбилась, щеря пасть. Однако покорно отскочила, услышав зов хозяина:
— Пальма, цыть! В будку! Кто тут?
Согбенный, подряхлевший дядька Аким, шаркая калошами, вышел из-за времянки…
— Дядь Аким! Неужели не признал?
Старик закрыл собаку в будке и поковылял навстречу. Немощь остановила его на полпути, он ухватился рукой за ветку яблони.
— Голос знакомый… Зараз глазами обнищал.
— Да я это, Андрей! Родню встречайте!
— Андрюха? Приехал, растудыть его мать! Ну, заходь. Собачку не бойся. Один чи с бабой?
Обнялись и по-казачьи троекратно поцеловались. Вблизи выглядел дядька еще жальче — морщинистый, беззубый, бледный. Огорчило и выражение глаз его, подслеповатых и как будто недоуменных. Держась за руку, дядька повлек гостя к столу под яблоней. Заученным жестом нашарил на нем пачку «Нашей марки», вытряхнул сигарету, прикурил от пластмассовой зажигалки, на шнурке висящей у него на шее. Усадил племянника рядом на табурет.
— Вот какой я, Андрюха, теперича! Обжнивок! Ноне на этом свете, а завтра неведомо… Дашу, супружницу мою, третий год как поховали… Рак замучил… — старик прослезился, рукавом рубашки стал вытирать, шурша щетиной, лицо. — А тут и Танька, ее сеструха, отмучилась. Задержался тольки я. Один на весь хутор фронтовик… Ты голодный? Нагреть борща?
— Молочка бы домашнего.
— Оно у нас завсегда домашнее, — засмеялся, вдруг изменившись в настроении, старик. — В холодильнике стоит, в кухне. Пей сколь хошь.
Андрей Петрович налил из бидончика холодного отстоявшегося молока полную кружку. Выпил его, слегка отдающего полынью, жадно и всласть.
— Наши на собрании, — поведал дядька, когда Андрей Петрович взбодренным вернулся во двор. — Хуторцы митингуют, не отдают землю. Депутата вызвали. Чистая революция! Да-а… А какой же ты есть? Дюже потолстел?
— Наоборот, похудел. Сердце барахлит.
— Это учительство выходит. Внукова жинка, Лариска, химии обучает. Кажин день плачет! Не детки пошли, а чертячьи выродки. Прямо на уроках матюкаются, дерутся, пиво пьют. А главное, к учебе без внимания! Оно и понятно, зачем голову ломать, коли ценят не по знаниям, а по доходному месту? Гибнет младежь. Тыняется, не ведая, как силы приложить. Ну, Бог с ним… Ты, должно, и не ведаешь, что Ваня при одной ноге?
— Как — при одной?
— Отчекрыжили правую. Догулялся! Твердил я ему: не лезь ты в атаманы. Не послухал! Форму себе пошил за три тыщи! Организовал казачье общество. А толку? Походили по хутору, попугали собак — и угомонились. Властям это казачество без надобности, ишо стали к сыну прискипаться, что люд баламутит. А он поискал правду, поискал, болезню себе нажил и — всех делов! По-первах большой палец почернел, опосля на ступню перекинулось. Мы таких напастей сроду не знавали. А всё почему? Тарелки летательные кружат.
— А при чем НЛО? — усмехнулся Андрей Петрович, взглянув на часы. — Существование их пока не доказано.
— Как это не доказано? — осердился старый казак, находя на столе пепельницу и заминая в ней сигарету. — И Ванюшка видал, и кум Григорий. Перед уборочной, я помню, прямо на ниву, паразиты, садились. Как плюхнулась тарелка, так и полегли хлеба. Навроде узора: по краям четыре больших круга, ишо поменьше круги и знаки, как звезда о восьми углах. Вот и рассуди: в кой год эта «посуда» объявилась? Аккурат в девяносто первый, — я ишо плотничал, когда Ельцин на танк залез! И сразу всё занеха-ялось, и народ сказился. Не иначе инопланетные посланцы сгубили!
— Дядь Аким, поеду я. Неизвестно, когда Иван освободится. А я хочу на рыбалку успеть. Червей накопаем?
— Зараз наведем рассол и — накопаем, — поднялся хозяин и заковылял к времянке. Вышел оттуда в очках и с куриным яйцом в руке. Заглядывая вовнутрь осмоленной и на треть наполненной водой кадки, стоящей в тени, пояснил:
— Арбузы переспели. Срочно солить надо. Сентябрь на второй половине… Достань ишо ведра два!
Гость с не позабытой еще ухваткой принялся вращать ручку колодезного ворота, — сперва разматывать цепь, затем — с полным ведром — накручивать. Дядька Аким высыпал три пачки соли, разболтал рассол палкой и опустил в него яйцо.
— Всплыло?
— Нет пока…
Старик еще добавил соли, и донышко яйца забелело над водой.
— На какую монету вылезло? На копейку чи больше?
— Пожалуй, на пятак.
— Теперича можно и кавуны топить! Так довеку казаки делали. Скус-ней закуси нема! Хоть под винцо, хоть под самогон… Ну, иди в сарайчик за лопатой, — приказал старик и оббил с заскорузлых ладоней зернистую украинскую «силь».
Андрей Петрович отбросил просевшую на петлях дверь, — лицо обдало застоявшимся дневным жаром, запахом лежалой пыли, сухих лозин и лука, в косичках подвешенного к паутинистой перекладине. Глаза выхватили гору хлама, сброшенного к стенке, в которой он узнал вещи из собственного дома. Их перевезли сюда, когда вселялись новые хозяева, и хранили неизвестно для чего. Радиола «Ижевск» с белыми пластмассовыми клавишами и ручками, со стеклянной шкалой, пестрящей названием столиц, издавала специфический гаревый дух, несмотря на давность лет. В развязанных мешках хранилась обувь, настольные парафиновые зверушки: зайчики, медвежата, слоники. Грудились стеклянные абажуры, банки. Увидел он и связки своих детских книг, стопки общих тетрадей институтской поры. И вдруг ахнул, узнав потертый портфель, с которым начинал работать! Не зря прятал дневник от Аллы, когда гостили у родителей…
— И де ты застрял? — нетерпеливо звал дядька со скотиньего база. — В углу гляди!
Андрей Петрович украдкой выставил портфель за дверь, чтобы забрать после, и с лопатой последовал за хозяином. Упорные поиски оказались тщетными. Сушь и жара загнали червей на глубину. Утешив старика признанием, что предусмотрительно запасся магазинной коробочкой дождевиков, к тому ж есть перловка и кукуруза, гость надергал в огороде укропа и засобирался.
Фойе Дома культуры встретило потрескавшимся плиточным полом, облезлыми стенами и старыми фотопортретами киноактеров, которых узнать, однако, было мудрено. По всему, хуторяне бывали здесь редко. Но в этот день зрительный зал оказался переполненным. Андрей Петрович остановился вблизи входа. На освещенной сцене восседали за столом четверо важных мужчин, в белых сорочках и галстуках, — дяди отменной начальственной породы!
— …Мы и к прокурору ходили! А толку? Все захватчики нашей земли в одну дуду дуют! В закон упираются! — надрывала голос интеллигентного вида дама с шиньоном на голове и в старомодном костюме. — Васин сдал в аренду Марченко сельхозугодья, пастбища, выделенные сельскому поселению на развитие. За отчетный период…
— Это всем известно, — перебил со сцены коротыш, выпучивая глаза, и сделал ладонью останавливающий жест. — По существу вопроса. Что вы предлагаете?
— Верните нашу земельку! Мы выбрали тебя, Васин, главой хуторской администрации, а ты миллионы хапнул! — выкрикнул нетрезвый мужской голос из глубины зала.
— Пра-альна! — визгливо подхватила какая-то заполошная баба. — Душу имей! Не один ты у мамки!
— Через суд мы хотим ваш договор с Марченко расторгнуть. Признать недействительным, —
