здесь с давними друзьями. А Ковалев?.. Я хорошо помнил его смуглое, точно опаленное тропическим солнцем лицо, его мягкую по произношению и твердую по сути своей речь… Но сегодня и он показался мне если не иным, то, во всяком случае, в чем-то изменившимся: преобразившимся из хорошо воспитанного дипломата просто в хорошего человека, с душой нараспашку' и т. д.
В своем выступлении на последнем Пленуме ЦК т. Ковалев предстал перед нами именно с душой нараспашку, но трудно было разглядеть в нем хорошего дипломата, когда он гневно восклицал: 'Курс не таков и руководство не такое?.. Пора сделать вывод: те, кто позволяет себе такое (подобное вольнодумство. —
Впрочем, некоторая несдержанность поэта Ковалева на трибуне в значительной мере искупалась образностью его речи: 'едва закамуфлированная тоска по ломовой руке'… 'гнездовья дефицита'… 'запреты — перегной экстремизма'… 'перестройка может превратиться в подранка чрезвычайных положений'… 'чучело внутреннего врага на грядках перестроечной рассады'… 'можно совершить промах, не распознав великого аппаратчика или вурдалака пигмея'. Крепко умеет сказать вчерашний соратник Брежнева!.. И не случайно это ему принадлежат столь восторженные восклицания о Горбачеве: 'Сколько надо было ума и такта, силы и убеждения и переубеждения порой весьма трудных оппонентов высшего международного ранга, знаний и твердости'. '…И тут, как и во многих других сложнейших и запутаннейших ситуациях, мы перекладываем груз на плечи одного, зная, что никто другой не справится'… 'Последовательно, решительно, достойно'… 'Тот человек, который пользуется абсолютным доверием советского народа и на котором концентрируется общемировой консенсус доверия' и т. д. Пожалуй, даже Г. А. Алиев на праздновании 75- летия Л. И. Брежнева был не так красноречив, но школа-то, чувствуется, — одна! Может быть, Дудинцева устроил бы именно такой спич в адрес и А. Н. Яковлева?
Как литератор А. Н. Яковлев мне лично дал много высококалорийной пищи для размышления еще и в своей большой беседе 'Синдром врага: анатомия социальной болезни' (ЛГ. 1990. 14 февраля. С. 10), — это последнее, что я у него читал. Сколько там метких замечаний, глубоких суждений, благородных призывов! Например, автор 'анатомии' пишет: 'Я еще понимаю — в прошлом, но сейчас, в эпоху гласности, демократии, чем объяснить, что некоторые ученые, литераторы чуть не согласны с кем-то — и тотчас пространные идеологические доносы в ЦК, в КГБ!.. Да и статьи подчас больше похожи на доносы, чем на попытки познать истину… Потеря чувства юмора, а вместе с ним и стыда всегда ведет к конфузу'. Воистину так!
Но, к сожалению, на свой вопрос, чем объяснить столь достопечальное явление, А. Н. Яковлев ответа не дал. Думаю, он не мог сделать этого по причине несколько идеализированного и отчасти субъективного представления о нынешней гласности и демократии. Оно сложилось, видимо, в результате того, что сам т. Яковлев имеет полную возможность высказаться, возразить оппоненту где угодно — от 'Правды' до 'Московских новостей', от Съезда народных депутатов до районного партактива, — и всеми этими возможностями он пользуется. Например, покритиковали его на последнем Пленуме ЦК, и он тотчас взял слово, вышел на трибуну и ответил. Но ведь далеко же не у всех такие богатые возможности!
Чтобы далеко не ходить, сошлюсь на пример из собственной жизни. Летом 1987 года, на третьем году перестройки, три газеты — 'Московский литератор', 'Литературная Россия' и 'Литературная газета' — одна за другой напечатали сообщения, что мне за ужасные дела вынесли партийный выговор с занесением в личное дело. Ославили меня и на московском, и на всероссийском, и на всесоюзном уровне. Нетрудно представить себе, каково это для любого человека, а для литератора особенно. Между тем никакого выговора у меня не было и нет. Во все три газеты я, естественно, обратился с просьбой дезавуировать порочащие меня публикации. Ни одна из них и не подумала сделать это. Даже не извинились хотя бы в частном письме, чтобы я мог показать его жене и теще. Может быть, не получили мои послания? Получили! Например, в 'Литгазету' я направил официальное заявление на имя главного редактора А. Б. Чаковского. Оно было получено 24 июля, зарегистрировано под № 77922 и направлено первому заместителю главного Ю. Изюмову, который работает в 'Литгазете' со времен Адама. Что же мне оставалось делать при таком расцвете гласности и демократии в моих родных литературных газетах? Да ничего другого, кроме доносов! И я их написал: на 'Московский литератор' — в ЦК, на 'Литературную Россию' — в КГБ, на 'Литгазету' — в городскую санэпидемстанцию, — надо же соблюдать простейшие санитарные нормы человеческого общения!
Как видим, проблема доносов не так проста. Что же касается ее частного случая — статей в прессе, имеющих характер доносов, то тут т. Яковлев в своем благородном негодовании совершенно прав. Приведу опять лишь один пример. Некто Н., член Союза писателей, напечатал в одном журнале статью, где в критическом контексте упомянул всего разочек имя М. С. Горбачева. Он отважился на это конечно же в расчете на то, что тираж журнала не столь велик, лично до Горбачева его слова наверняка не дойдут, и таким образом неслыханная дерзость сойдет ему с рук. Но не тут-то было! Есть в 'Литгазете' бдительный сотрудник С. И. Киселев, член Союза дизайнеров. Ему статья Н. ужас как не понравилась. Понять его можно, ибо как раз он, Киселев, представлен в ней человеком немного трусоватым, несколько беспринципным и отчасти жуликоватым. И вот т. Киселев печатает в своей шестимиллионнотиражной 'ЛГ' статью (1990. 31 января), где утверждает, что Н. 'сумел 'поставить на место' самого Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева'. Вдумайтесь только! 'Поставить на место'… Смысл и цель выступления предельно ясны: 'Вы не читали этого, Михаил Сергеевич? Не заметили? Руки не дошли? Так вот-с, доношу. Знайте, кто против вас копает. Надеюсь, будут приняты меры-с…' Конечно, в этом случае т. Яковлев тысячу раз прав: не статья, а донос. Да еще какой! Это почище, чем в КГБ или в ЦК. А главное, где — на страницах писательской газеты.
Встатье А. Н. Яковлева привлекает меня и многое другое. Как не согласиться, например, с его словами о том, что сейчас особенно 'нужны ясность мысли, спокойствие разума, взвешенность оценок и мер'. Правда, я, к сожалению, не обнаружил желанной ясности там, например, где автор с негодованием пишет: 'Слишком много засуетилось людей со спичками, заболевших пожароманией'. Если уж не хочется называть этих людей, то сказал бы, где они: в Калуге или в Баку? в Рязани или в Кишиневе? в Костроме или в Душанбе?.. Не очень ясными показались мне и слова о 'политическом уничтожении' А. Твардовского. Да, он ушел из журнала, который возглавлял в общей сложности почти двадцать лет. Это и есть 'политическое уничтожение'? Зачем нагнетать страсти? Ведь Твардовский и после ухода из журнала до конца дней своих оставался секретарем правления Союза писателей СССР, членом Комитета по Ленинским и Государственным премиям, депутатом Верховного Совета РСФСР, по-прежнему большими тиражами выходили его книги, получил пятую по счету высшую литературную премию… Пошли нам Бог такое 'уничтожение'. В одном перечне с Твардовским странно видеть и некоторые другие имена, в частности имя Н. И. Вавилова, который действительно был уничтожен в прямом смысле слова.
Или вот читаем: 'Мы говорим: перестройка принесла свободу'. Не слишком ли обобщенно это сказано? Кто 'мы'? Думаю, что, например, Виталий Коротич поддержит целиком тезис об обретенной свободе. Но поддержат ли его тысячи турок-месхетинцев, десятки тысяч русских, сотни тысяч армян и азербайджанцев, ставших в родной стране беженцами на пятом году перестройки? Или это надо понимать так, что они обрели одно из основополагающих прав человека — право свободного передвижения и выбора места жительства?
Дальше автор кого-то нахваливает, а кому-то пророчит беды: 'Но свобода — дар лишь для тех, кто умеет использовать ее для созидательной реализации самого себя (В. Коротич? —
Да, в приведенных примерах автор несколько отступил от своих принципов ясности, спокойствия и взвешенности. Но тем не менее как не откликнуться всем сердцем на его призыв к 'большей терпимости, готовности уважительно дискутировать', как не принять всей душой напоминание о том, что отсутствием терпимости 'в обществе воспитываются не только ненависть и разобщенность, но и равнодушие, беспринципность…'. Все это прекрасно, замечательно, духоподъемно!
