– У этого есть и оборотная полезная сторона, сдается мне. Ни за что не побегут в полицию ваши графини с князьями, если мы им крепенько хвост прищемим на какой-нибудь ворожбе…
– Совершенно верно, – сказал Лукка с легкой улыбкой. – Ни за что не побегут. Они просто-напросто ответят по-своему, и начнется такое, что дай вам Бог ноги живым унести… а вот в полицию по поводу этих напастей вы тоже ни за что не пойдете.
– Не будем о постороннем, – сказал Пушкин. – Давайте поговорим о деталях…
Глава четвертая
Перстень из склепа
Провожатый – чьего имени они не знали и не стремились узнать – шел в паре шагов впереди, время от времени останавливаясь, замирая в совершеннейшей неподвижности, чутко прислушиваясь, и тогда они вели себя точно так же. Но вокруг не было ничего, способного представлять угрозу. Стояла душноватая тишина, пахнущая как-то иначе, совершенно не по-русски, почти полная луна заливала окрестности безмятежным серебристым сиянием, и тени росших повсюду невысоких пиний чернели предельно четко, а между деревьями кое-где лежал совершеннейший мрак, там, где несколько теней сливались в одну. Порой под ногами похрустывали сухие веточки, и всякий раз это казалось выстрелом, на миг заставлявшим обрываться сердце.
Провожатый остановился и, не убирая зажатого в руке кривого ножа, огляделся в последний раз.
– Ну вот и пришли, господа мои, – сообщил он непререкаемо. – Дальше, синьор Лукка говорил, вы одни пойдете, а я уж тут подожду, с места не сдвинусь…
– Плохое место? – вполголоса спросил барон.
– Плохое или хорошее, а доброму католику по таким вот местам в ночное время болтаться негоже, в полночь особенно…
Он указал направление, и они двинулись в ту сторону с той же осторожностью, замирая и пережидая всякий случайный звук в округе вроде скрипучего крика ночной птицы. Лесочек понемногу редел, и вскоре они оказались на опушке, а впереди, шагах в полусотне, над землей вздымался чересчур правильный, чтобы быть делом рук природы, холмик. Вернее, куполообразное возвышение высотой примерно человеку по пояс – именно так Лукка и описывал вход в подземный склеп давным-давно пресекшегося благородного рода.
Барон приблизил губы к уху Пушкина:
– Как думаете, часового они оставили?
Пушкин присмотрелся:
– Негде ему было бы спрятаться. Разве что лечь за входом, с той стороны… но какой смысл? Не могут же они нас ждать именно с этой стороны… Отсюда вся ложбина просматривается.
– Пожалуй, вы правы, – сказал барон. – Да и местные ночной порой, нас заверяли, не ходят… Хоть порохом взрывай гробницы, никто не почешется… Ага! Слушайте!
Пушкин обратился в слух – и очень быстро стал различать едва слышные, регулярные удары, не прекращавшиеся ни на миг, словно далекое-далекое цоканье подков о брусчатку. Кто-то старательно трудился в склепе то ли железным ломом, то ли молотком с долотом.
Это продолжалось довольно долго, так что они помаленьку привыкли к этому размеренному стуку – и потому моментально определили, что он вдруг прекратился.
Заметив, что рука барона нырнула за отворот сюртука, Пушкин решительно положил ему ладонь на запястье:
– Алоизиус… Мы ведь не атаковать их должны, а проследить. Сами по себе они никому не интересны, все дело в том, кто их нанял и ждет сейчас в корчме…
– Простите, увлекся, – сказал барон смущенно, так и не вынув пистолета. – А интересно все-таки, что они там нашли… если нашли, конечно. Можно предполагать…
Он замолчал на полуслове. В невысоком куполе четко высветился прямоугольник входа, лишенный двери – на фоне показавшегося ослепительно ярким зеленоватого сияния. Это ничуть не походило на пожар – сияние было
Потом послышался топот, напоминавший звук от бега напуганного чем-то табуна. Кое-как обретя нормальное зрение, Пушкин отважился посмотреть в ту сторону – зеленого сияния уже не было видно, зато несколько темных человеческих силуэтов, вопя что-то нечленораздельное, неслись, казалось, прямо на него с бароном. Невероятно, но они-то и ухитрились произвести весь этот адский шум – впрочем, казавшийся адским лишь на фоне безмятежной ночи…
– Прячьтесь! – сдавленно воскликнул барон, укрываясь за корявым, но достаточно толстым стволом ближайшей пинии.
Убедившись, что незадачливые кладбищенские воры несутся прямо на них, Пушкин последовал его примеру…
И полетел с ног, растянулся ничком на покрытой сухими древесными иголками земле, а рядом забарахтался тот, кто сбил его так бесцеремонно, правда, он был настолько обуян страхом, что вообще, кажется, не понял, что налетел на живого человека: так дико заорал, отпрянув от барахтавшегося у корней Пушкина, словно нос к носу столкнулся с явившимся по его душу посланцем преисподней. Удалось рассмотреть бородатую физиономию, искаженную несказанным ужасом, а в следующий миг незнакомец с непостижимым проворством взмыл на ноги и, вопя все так же отчаянно, припустил прочь, догоняя далеко убежавших компаньонов.
Пытаясь встать побыстрее, Пушкин уперся ладонями в землю, и в руке у него оказался небольшой округлый предмет, судя по ощущениям, не имевший ничего общего с творениями неразумной природы. Рука сама почуяла в нем некую правильность. Но не было времени разглядывать, почти машинально опустив эту штуку в карман, Пушкин выпрямился, посмотрел по сторонам.
