На палубе что-то изменилось – ага, в толпе, деликатно отстраняя за локотки валютных туристов, появились плечистые мальчики в знакомой униформе здешней секьюрити: светло-синие костюмы, полосатые галстуки, нагрудные карманы пиджаков украшены гербом Шантарска на фоне золотого якоря и соответствующим английским словечком. Один перегнулся к плоту – вроде бы уже виденная однажды толстощекая физиономия, аккуратная прическа и невероятно злые глаза:
– Вы что, бичева, охренели? Греби отсюда!
У Вадима медленно сползла с лица блаженная улыбка. Он вспомнил, сопоставил, поставил себя на их место – и ужаснулся. Представил, как все трое выглядят со стороны. Справедливость в отношении обряженного в лохмотья незадачливого твеновского принца была восстановлена лишь в последней главе, а до того пришлось пережить массу неприятностей, когда сама жизнь висела на волоске…
– Греби отсюда, говорю! Куда вас, к черту, несет?
– Позови капитана! – крикнул Эмиль. – Кому говорю?
Вадим лихорадочно пытался вспомнить имя-отчество капитана «Достоевского», кого-то из помощников – уж тогда-то могли и призадуматься сытые широкоплечие мальчики! – но, как ни старался, в голову ничего не приходило. Кто помнит, как зовут очередную о б с л у г у? На борту еще держишь в памяти, но вот сойдя на берег…
– Сейчас! – расплылся в улыбке охранник. – И капитана тебе, и фельдмаршала… Разуй глаза, деревня! Не продаем мы водки, а ту, что есть, тебе в жизнь не купить, откуда у тебя такие бабки… Отвали от борта, морды бичевские! Спецсредства применю! У нас тут иностранцы…
– Я генеральный директор!.. – крикнул Вадим.
Его оборвал хохот в четыре сытых глотки:
– А я – Ельцин! Вон и Чубайс топчется! Сейчас и Клинтона приведем!
– Говорю вам, мы – шантарские бизнесмены… Позовите капитана!
Воровато оглянувшись на расступившихся иностранцев, все еще весело лопотавших нечто совершенно непонятное, верзила громко прошипел:
– Ты что ж это, по-человечески не понимаешь, деревня обдристанная? Ну, смотри…
Он выхватил из-под полы безукоризненного пиджака огромный «айсберг» и взвел курок, предупредил с гнусной ухмылочкой:
– У меня тут резинки… Уши отстрелю, дярёвня! Греби от борта!
Его сосед тоже вынул пистолет и прицелился. Иностранцы щебетали, ничего абсолютно не соображая в происходящем, оба мордоворота оскалились так, что было ясно: вот-вот выстрелят, и ничего они не желают слушать, заранее вынеся вердикт… У Вадима от невероятной обиды едва слезы не брызнули из глаз, он растерянно смотрел на палубу, но там так и не появилось никого из команды.
Эмиль уже отталкивался шестом от белоснежного борта, а охранник озлобленно комментировал:
– Легче, легче, бичара, краску не поцарапай, а то шарахну напоследок промеж глаз…
Рядом с ним появились два матроса, без всяких вопросов стали отпихивать плот длиннющими баграми. Его помаленьку сносило по течению, к корме. Там забурлила вода, теплоход осторожненько набирал скорость.
– Греби! – заорал Эмиль. – Под винт попадем, перемелет, к черту!
Вадим схватил сосенку, принялся остервенело загребать, уже не глядя на корабль. Мимо проплыла белоснежная корма, плот стало швырять на поднявшейся волне, все трое повалились ничком, стараясь уцепиться за туго натянутые витки стального троса. Вода плеснула на плот, он колыхался на взбаламученной воде, как щепка. Вадима вдруг пронзил страх: тут-то и шарахнет по башке шестом, столкнет в реку! Он по- крабьи, боком, на четвереньках отбежал в сторону. И едва не сорвался в воду по собственной неосторожности.
Удержался на краю. Тем временем плот перестал колыхаться. Веселая музыка уже едва доносилась, «Достоевский», как прекрасный мираж, растаял вдали.
Ника плакала, скорчившись посередине плота, слезы лились в три ручья, меж всхлипами прорывалось:
– Господи боже мой, это неправильно, нельзя же так… Это ведь «Достоевский»…
Эмиль хмуро полуобнял ее, молча гладил по голове. Плот, неуправляемый, мирно плыл по течению в сторону, противоположную той, где исчез «Достоевский», его несло почти посередине реки.
– Судьба играет человеком, а человек играет на трубе, – вымученно усмехнулся Вадим. – Есть тут одна светлая сторона: нас снимали камер десять, так что надежно запечатлелись для истории, все втроем…
Это опять-таки было сказано для Эмиля, неизвестно, правда, сумел ли друг-враг сделать надлежащие выводы. Он вдруг вскочил, рявкнул:
– Хватит, расселись! Опять на тот берег сносит!
Схватил топор, каким-то чудом не смытый в реку во время всех толчков и колыханий, принялся обрубать трос, крепивший крайнее звено. Заорал:
– Шесты держите, упустим! Весла!
Вадим схватил импровизированное «весло», что есть сил стал ворочать им в воде, отлично сознавая бесплодность своих усилий. Правда, чуть погодя, когда Эмиль, окончательно затупив топор, сократил плот втрое, оставив от него одно-единственное звено, дела пошли получше: связка всего из полутора десятков бревен стала гораздо более легкой и маневренной, даже с их скудными подручными средствами ее удалось повернуть и направить к противоположному берегу. Он понемногу приближался. Вадим сидел на «корме», старательно заправляя в брюки рубаху – наган едва не вывалился.
Потом шесты уперлись в дно, и управлять плотом стало совсем легко.
