– Что, подруга, выпить охота? – в конце концов сделал мужичок довольно логичное умозаключение.
– Ага, – сказала Ника. – С сожителем, понимаешь, поссорилась, морду ему расцарапала, теперь и домой идти не хочется. Пошел он нахер, пьянь такая, – в морду лезет, что ни день, зато ночью толку ни на грош…
– А тебе что, нравится, чтоб ночью было весело? – уже с явной заинтересованностью спросил поддавший.
– Мне ж не сто лет, – сказала Ника.
Она стояла спиной, но тут же стало ясно, что эта реплика сопровождалась обольстительной улыбкой: мужичонка тут же выпятил грудь, как павлин:
– Эт-точно. Я б даже сказал, все при тебе… А ежели ко мне в гости? Я человек спокойный, не Чикатило какой-то…
– Ой, заманчиво… – протянула Ника тем самым блядским голосочком, от которого у нормального мужика начинает потрескивать «молния» на брюках. – А твоя как посмотрит?
– Я со свой два года как в разводе, – уже исполненный нешуточной надежды, сообщил мужичонка. – Дома никого нет и не будет, хата пустая, как районный бюджет. Решил вот расслабиться в одиночку, пока кран на ремонте, все равно к послезавтрему только починят. Без всяких собутыльничков, ну их нахер – на пол наблюют, без копейки потом останешься… Пойдем?
– Пойдем, – кивнула Ника.
– Но чтоб точно – покуролесить? Без балды?
– Не сомневайся, – ободрила Ника. – Природа требует, хоть волком вой, а ты вон какой видный, ну настоящий полковник…
Глава десятая
Апогей
Дав им отойти достаточно далеко, Эмиль сорвался с лавочки. Понесся следом длинными, почти бесшумными шагами. Вадим едва поспевал за ним, охваченный мучительным возбуждением.
Вбежали в подъезд, тихонько притворив дверь, прислушались. Мужичонка, быстро поднимаясь по лестнице, бубнил:
– Ты не сомневайся, я человек приличный, да и ты, я смотрю, на вокзальную рвань не похожа…
– Я баба честная, хоть временами и находит… – кокетливо согласилась Ника.
– Стой, пришли…
Эмиль двинулся наверх, уже не скрываясь. Вадим кинулся следом. Ника стояла у двери слева, держа обе бутылки, а мужичонка прицеливался ключом в замочную скважину. Он еще успел повернуть голову, равнодушно покоситься на них…
Эмиль ударил молниеносно и жестоко. Мужичонка без крика посунулся вперед, вмазавшись физиономией в собственную дверь, стал сползать по ней. На лету выхватив у него ключи, Эмиль бросил через плечо:
– Поддержи!
Вадим подхватил бесчувственного человека под мышки. Дверь распахнулась, внутри было темно и тихо. В два счета нашарив выключатель, Эмиль бросился в квартиру, шепотом приказав:
– Заноси! Дверь запри!
Двигаясь спиной вперед, Вадим затащил хозяина в прихожую, положил на грязный пол, старательно повернул ключ в замке. Ника прислонилась с закрытыми глазами к стене, обитой драными обоями, помотала головой.
Повсюду вспыхнул свет.
– Не соврал, никого, – сказал Эмиль, стоя посреди комнаты и оглядываясь. – И в той комнате тоже… Волоки его в дальнюю, осмотримся.
Ника вошла первой, устало опустилась в рассохшееся кресло, произведенное на свет еще при Хрущеве. С третьей попытки сорвала пластмассовый колпачок и отхлебнула из горлышка, даже не поморщившись. Привычки светской дамы, судя по всему, оказались оттесненными в сторону новым житейским опытом. Вадим, пыхтя от натуги, проволок мимо нее мужика в дальнюю комнату. Оставшись там один, отстегнул клапан кармана и примерился, как в случае чего будет выхватывать наган.
Вернулся в большую комнату. Эмиль перетряхивал содержимое старенького, облупившегося шкафа. Квартирка, в общем, была обставлена предельно убого – должно быть, бывшая женушка постаралась вывезти все мало-мальски ценное, но и не походила на притон, где регулярно веселится низкопробная пьянь. Этакая опрятная бедность нищего пролетария.
Включив мимоходом черно-белый старенький «рекорд», Эмиль стал рыться в серванте. Вадим уставился на экран, как на восьмое чудо света – отвык в последнее время от подобных достижений цивилизации. Изображение двоилось и троилось, но все же можно было разобрать, что это суетится великий сыщик Коломбо, с видом полнейшего идиота и шута старательно загоняя кого-то в тщательно подготовленную ловушку.
Эмиль ненадолго вышел в дальнюю комнату, вскоре вернулся. Присел у накрытого клеенкой стола, где красовался нехитрый натюрморт из пары пустых бутылок и скудной закуски. С усталым и отрешенным видом выпил из горлышка скверного портвейна, выбрал нетронутый кусочек селедки, съел.
Странный у него был взгляд – незнакомый, ушедший в себя, определенно пугающий. Вадиму стало не по себе, он прямо-таки физически ощущал в воздухе напряжение, как перед грозой, – неуловимая, душная тяжесть воздуха, неописуемый словами гнет…
Он ощутил себя словно бы отгороженным от окружающего мира. Он был отдельно, весь мир – отдельно. Реакция организма на все пережитое или пресловутое предчувствие смерти? Телевизор орал – зачем Эмиль
