жилистый, глаза злые, зыркает вполне несгибаемо... Удачное приобретение. Хвалю, Кузьмич. Что с Мишаней?
– Помер Мишаня, батюшка барин, – скорбно отозвался Кузьмич. – Поутру. Доктор говорит, ребра у него с одного удара сломались, сердце проткнули...
Казалось, такая новость Хозяина крайне обрадовала – он посмотрел на Мазура благосклонно и даже поднял руку, собираясь похлопать по плечу, но передумал, чуть повернул голову:
– Ибрагим-Оглы!
– Что, Прошка? – моментально откликнулся тот, придвинувшись и положив руку на кинжал.
– Свести тебя с майором – кто кого?
– Совсем трудно сказать, Прошка... – протянул Ибрагим-Оглы. – Смотря как, с чем и где...
– Вот то-то, – кивнул Хозяин.
Странно, подумал Мазур. Очень уж фамильярно этот липовый кавказец (а он липовый, сомнений нет, довольно неумело имитирует акцент) обращается к всесильному в этих местах барину, но тот не гневается ничуть. А имя вроде бы знакомое, определенно крутятся ассоциации и иллюзии. Ибрагим-Оглы... Положительно, знакомое имечко. Но с чем оно связано? Почему-то оно как раз связано с
Спокойный голос Хозяина сбил его с мысли:
– Пошли, Кузьмич, поболтаем с дороги. Я доволен, так что вели всем – водки.
Он отвернулся и в сопровождении свиты направился к парадному крыльцу. Глядя ему вслед, Мазур даже издал от избытка чувств нечто вроде громкого хмыканья – на что никто не обратил внимания, все взоры прикованы к удалявшемуся шествию.
Ну конечно же! Можно было догадаться и быстрее – Мазуру-то, потомственному сибиряку – но впечатлений оказалось много, вот не сразу и допер...
Прошка. Ибрагим-Оглы. Пушка у парадного крыльца. Высоченная башня, смахивающая на Эйфелеву, – по идее, она должна быть сорокасаженной... сколько там в сажени? Ага, в общем-то, на первый взгляд, сходится...
Роман Шишкова. «Угрюм-река». На протяжении многих лет – любимое чтение нескольких поколений обитателей Шантарской губернии. Потому что именно в ней действие романа и происходило: шишковская Угрюм-река – это Нижняя Тунгуска, протекающая километрах этак в трехстах от заимки. А если Мазур немного и ошибся, то не более чем на полсотни верст. Все сходится, слишком многое совпадает...
И осложняет дело, определенно осложняет, голову можно прозакладывать!
– Что встал? – подтолкнул его в плечо караульный. – Команды не слышал? Шагай в горницу!
– А где пристав Амбреев? – спросил у него Мазур.
Соседи по цепи, даже Ольга, покосились изумленно, однако канвоир ничуть не удивился, перекрестился на староверский лад и вздохнул:
– Не выдержал пристав изобилия спиртного, еще весной от скуки долакался до полного изумления и к мишке в яму свалился сдуру...
Глава шестая
Философия под черную икру
Похоже, приказания Хозяина исполнялись молниеносно – когда пленников водворили в камеру (так и не сняв кандалов), там на нарах уже стояли две бутылки «Белого орла», окруженные пятью пластиковыми стаканчиками и несколькими тарелками с кучками печенья, сосисок и черных кусков копченой оленины. Видимо, второпях навалили, что оказалось под рукой.
Посмотрев, как все остальные нерешительно жмутся, Мазур хмыкнул, залез на нары и недрогнувшей рукой набулькал себе стаканчик. Все по той же армейской привычке: если вдруг попал меж хлопотами и водкой, и у тебя есть выбор, предпочтение следует отдать водке, поскольку хлопоты в нашей жизни – вещь непреходящая, а водки могут больше и не дать...
Присоединившаяся к нему Ольга одолела полстаканчика и тихо спросила:
– Слушай, это как понимать? Что у них тут был за пристав, и откуда ты его знаешь?
– Классику надо читать, – ответил Мазур. – Ты что, «Угрюм-реку» не помнишь?
– Да так сразу и... Помню что-то такое. Насчет вашей сибирской экзотики. Там еще роковую красавицу из ружья убили...
– Нет, все же люблю я вас, столичных интеллектуалов... – сказал Мазур, налив себе еще. – Вот если бы я «Отелло» свел к боевику, «где негр жену задавил», что бы ты сказала о моем Ай-Кью и культурном багаже?
– Ну, ты сравнил...
– Да ладно, – великодушно сказал Мазур. – Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда... Главное, он, барин здешний, играет в «Угрюм-реку» с ба-альшим приближением к оригиналу. Ибрагим у него, пушка, башня сорокасаженная... Даже пристав.
– И что нам в таком случае может угрожать?
– А вот уж не знаю, – сказал Мазур. – Персональная тюрьма с кандальниками – это уже не по роману. Пошла чистейшей воды импровизация.
Он чуточку кривил душой. Кое-какие версии в голове уже крутились – но говорить о них не хотелось. Во-первых, Прохор Петрович Громов был невероятно лаком на женщин, а во-вторых, к концу романа он ударными темпами стал сходить с ума. Если вспомнить все отстранение и беспристрастно, то у человека с Андреевской звездой, и верно, в глазах что-то такое весьма нехорошее промелькивало, этакая темная водица, из-под которой просвечивает легкое безумие. Но говорить Ольге об этом не стоит – к чему усугублять и без того скверную ситуацию намеком на то, что они могут оказаться в плену не у кого иного, как могущественного шизофреника, чокнутого ворона здешних мест?
Он потянулся за скрутком оленины, оторвал зубами жесткий кусок и старательно прожевал. Чему только ни учит спецназ. Азам психиатрии и психологии в том числе. Так что не мог он ошибиться – положительно, плескалась в холодных глазах та самая темная водица...
Лязгнул замок, распахнулась дверь, и Кузьмич позвал:
– Господин Минаев, не изволите ли с супругою в гости проследовать? Душевно приглашают...
Мазур спрыгнул с нар, подобрав звенящие кандалы, помог сойти Ольге. Что-что, а общаться с хозяином он кинулся с превеликой охотой – к кому же еще могут приглашать?
Сзади шагал неизменный верзила с кобурой под полой черной поддевки. Челядь вновь попряталась – Мазур никого не увидел, прежняя тишина и безлюдье. Только пушка все еще стояла у парадного крыльца – но туда пленников не повели, Кузьмич свернул к горбатому бревенчатому мостику, аккуратному, как игрушечка. Теперь Мазур видел, что ручей, протекающий через таежное поместье, похож скорее на маленькую речку – шириной метра в три и глубиной не меньше метра. Пожалуй, прикинул он профессионально, боевой аквалангист пройдет по этой речушке, как по торной дороге... Вода была чистейшая, прозрачная, на дне виднелись окатанные камешки, стремительным черным росчерком метнулась крупная рыба.
Перешли мостик. Кузьмич уверенно шагал к заднему крыльцу – впрочем, оно парадному уступало немногим, вряд ли устроено для челяди.
– Кузьмич, – негромко окликнул Мазур. – А тебя я что-то по «Угрюм-реке» не помню...
– Зато по жизни знаешь, – бросил старик, не оборачиваясь. – Мне достаточно. Хозяину тоже. Нельзя же всю жизнь по книжке изладить... – он остановился у крыльца, хозяйским оком оглядел Мазура с Ольгой. – Ну, вроде все в порядке. Шагайте, да смотрите у меня, за словами следите. Для вас же лучше...
Внутри терем напоминал скорее декорацию из голливудского фильма – художник определенно слышал что-то о России, но в точные детали не вдавался, всецело отдавшись воображению, точнее, своему представлению о загадочных краях, где по улицам бродят медведи, а бородатые казаки собирают клюкву в самовары. Сводчатые потолки, старательно выполненные из полированных кедровых плашек, масса огромных, начищенных старинных самоваров, расставленных на уступчатых стеллажах, на стенах висят дуги, ярко расписанные, с гроздьями колокольчиков, хомуты, даже ухваты, и тут же – темные иконы, украшенные рушниками, скорее уж украинскими, нежели сибирскими. Обнаружилось и вздыбленное чучело
